Виктор Ротов - Ближе к истине

Прочитав слово «беспартийный», отец усмехнулся легонько, взглянул на меня:

— Вишь — беспартийный! Вроде упрека…

Мама недоуменно взглянула на него. А мы поняли друг друга с отцом. И это меня приподняло в собственных глазах.

Город медленно и трудно поднимался из руин. А Цемесская бухта, заваленная обломками разбитых и зато

нувших кораблей, нашпигованная минами, еще целых три года стояла мертвой. В нее не то чтобы суда боялись входить, по ней боялись ходить рыбаки на веслах. Водолазные боты пробирались к месту работы с опаской, рискуя каждый день и час взлететь на воздух.

Отец, уходя на работу, тайком, чтоб не тревожить лишний раз женщин, бросал мне прощальный взгляд. А наказ я помнил: «Смотри! Ты остаешься старшим мужчиной в семье…»

В 1948 году уже вовсю развернулись восстановительные работы. Вместе с заводами первостепенной важности начали восстановление Новорэса (Новороссийской электростанции). Без электричества, как и без воды, — ни туды и ни сюды. Но она тоже нашпигована минами. Особенно шахт — колодцы. Первыми понадобились водолазы. Ответственное правительственное задание. Отец включается в команду по разминированию Новорэса. Работали тщательно, как он рассказывал. И ничего. Обошлось. Получил Грамоту Краснодарского крайкома ВКП(б) и крайисполкома «За активное участие в успешном выполнении правительственного задания по вводу в эксплуатацию турбогенератора № 2 на Новороссийской электростанции».

Потом приступили к очистке бухты. Резали автогеном торчащие из воды остатки кораблей, «утюжили» бухту тральщиками, таскали по дну затопленную баржу. То и дело над бухтой вздымался высокий и широкий столп воды вперемешку в дымом.

Иногда отец брал меня с собой на работу. В первый раз надо было зайти к командиру части Ольховиченко. Мы довольно долго прождали в приемной. Отец почему-то нервничал, а я пытался представить себе командира, о котором дома часто говорили.

Из‑за стола встал невысокого роста, плотного телосложения человек, к моему удивлению без фуражки и в кителе нараспашку, под которым обычная, как у отца, тельняшка. Он вышел из‑за стола, подошел ко мне, ласково коснулся.

— Похож, похож!.. Будешь водолазом?

Я мотнул головой отрицательно.

— Тогда чего пришел?

— Посмотреть.

— Ну посмотри, посмотри. — Он что‑то сказал отцу, и мы вышли.

Контора войсковой части 72190 находилась тогда воз

ле бухты в устье речки Цемесс. Через дорогу от пристани. У пристани пришвартовано несколько вылинявших от солнца и старости бокастых ботов, оборудованных для водолазных работ: помпа — этакая тумбочка с большими колесами по бокам. На колесах — длинные ручки, чтоб крутить обеими руками; бухты резиновых шлангов, водолазные костюмы, разложенные на корме и носу сушиться; шлемы, сияющие медью, свинцовые нагрудные накладки (грузы), по форме напоминающие трехлитровые баллоны; парусиновые ботинки на толстой свинцовой подошве для устойчивости водолаза в воде. И много всякого разного оборудования, назначение которого я узнавал постепенно.

В маленькой низкой каюте с лавками вдоль стола отдыхали матросы. На столе пачка махры, пепельница из большой раковины, остатки еды, газеты. Отец сказал что-то кому‑то. Один из матросов пошел на корму, и вскоре там затарахтел мотор, взвился и заструился прерывисто дымок выхлопных газов. Ребята посматривали на меня благосклонно.

Один смуглолицый такой, ловкий, выпрыгнул на пристань, отдал концы, и наш ботик заскользил по гладкой, напитанной утренним солнцем воде.

Отец, всегда монолитно спокойный, недоступный дома, здесь, на боте, оказался проще. Коротко, но мягко обращался к матросам и сам живо откликался на их голоса. И все у них получалось ладно. Время от времени он бросал на меня пытливый взгляд, слегка недовольный. Как будто я делал что‑то не то. А я просто стеснялся новых людей. Он, видно, понял это и стал потихоньку подключать меня к работе: переверни костюмы, пусть с другой стороны подсохнут; шлем к трапу подай; ботинки тоже к трапу…

С работы мы возвращались молча: устали. Я чувствовал, он искоса поглядывает на меня. «Устал?» — «Нет».

— Не страшно было?

— А почему должно быть страшно?

И тут он сказал мне как взрослому, даже как равному:

— Знаешь, есть мины, над которыми судно может пройти сто раз, а на сто первый…

С этого момента я почувствовал, что он как‑то изменился ко мне. Как бы впустил меня в себя. Даже стал брать меня с собой на охоту. Иногда советовался по какому‑нибудь делу, приводя меня в немалое смущение. И вообще старался во всем держать меня возле себя: катал ли,