Виктор Ротов - Ближе к истине

Скупость Жукова в описании малоземельской эпопеи говорит еще и о том, что правда была неприглядной. А глянец наводить было не в его правилах. Хотя потребность в глянце в те времена была велика, как никогда. Ибо непосредственный «герой» Малой земли — генсек Брежнев — был у руля государства. А по нашим неписаным законам принято: я начальник — ты дурак, ты начальник — я дурак.

Скупость Жукова на краски и необычно «скромное» его поведение на Южном фронте говорит еще и о том, что в то время здесь царили Берия и его люди. И наверняка они осуществляли на месте установки Верховного. Вспомним пожелание Сталина хорошенько проследить за штрафниками, особенно политическими. Вполне может быть, что одним из доверенных по проведению в жизнь пожелания Сталина был и Л. И. Брежнев. Ибо в те времена политорганы были всемогущими. И настолько, что начальник политуправления армии мог не явиться на КП к заместителю Верховного. Именно политорганы позаботились о том, чтобы о южноозерейской трагедии забыли.

Однажды мы проснулись и похолодели от ужаса, услышав сообщение о зверском убийстве бывшего командующего Новороссийской военно — морской базой вице — адмирала Георгия Никитича Холостякова и его жены. Убийцы якобы позарились на его мундир и ордена. А может быть, его устранили потому, что он слишком много знал? О южноозерейском десанте, о генсеке Брежневе, о непомерно раздутой славе Куникова? О героизме негероев и безвестности настоящих героев. Например, старшем лейтенанте А. В. Райкунове и его группе; о старшине В. Колесникове…

После обработки ран и теплого куриного бульона, которым Евдокия накормила его с ложки, Павел погрузился в глубокий сон.

Проснулся ночью. Рядом с кроватью тихо мерцал каганец — тряпичный фитилек в постном масле на блюдечке. Из темноты комнаты к нему вышла Евдокия в просторной исподней рубашке. Глазами спросила — что?

С трудом размыкая пересохшие губы, Павел попросил пить. Она вышла в сени, принесла воды в алюминиевой кружке, попоила, придерживая ему голову. Попив, он откинулся на подушку, следя за тем, как Евдокия, глубоко наклонившись к нему, поправляла подушку, подтыкала простыню, источая аромат и тепло близкого женского тела; невольно подставив его взгляду груди в просторном разрезе рубашки. Всего‑то! А, какая волна колыхнулась в сердце и прокатилась по всему телу. По вспыхнувшим глазам его Евдокия поняла свою манящую «неосторожность». Улыбнулась.

— Немцев прогнали, — сказала она, смыкая пальцами разрез на груди. — В поселке наши. Надолго ли?… — оглянулась на плиту, где парила кастрюля кипяченой воды. Выпрямилась, пошла к плите.

Павел, глядя ей вслед, подумал, что уже видел где‑то такое. Пытался вспомнить где. Она перенесла кастрюлю к кровати и поставила на табурет. И это он уже видел где‑то.

Откинув на нем одеяло, она стала отмачивать присохшие повязки, щекотно касаясь его мягкими теплыми ру

ками. И по этой щекотке он вспомнил: он в доме женщины по имени Дуся (Евдокия); она уже делала ему перевязку и кормила куриным бульоном…

Как только подумал о курином бульоне, в желудке остро и требовательно засосало.

— Спасибо тебе, Дуся, за все, — он поймал ее руку и сжал легонько. — Вот только есть хочу.

Перевяжу раны и покормлю, — ласково, но строго сказала она.

— Говоришь, наши в поселке?

— Да. Бьются под Глебовкой. Там воздушный десант давеча высадился. Вроде бы наши…

— Почему — вроде бы?

— Старики говорят, какие‑то они непонятные: в пятнистой форме и наших ищут. Проверяют. Говорят — предательство. А вчерась немцы у меня были. Тебя хотели забрать… Но ты без памяти был.

— Ну и…

— Я их медом накормила, вином угостила. Задобрила. Один очкастый такой, видно старший, велел стеречь тебя, иначе, мол, пук — пук. Расстреляют меня и… — Евдокия глазами показала на кроватку, в которой спала малышка. — Шарили всё, псы вонючие! Так что, пока их нет, вставай как‑нибудь, я помогу, одевайся и беги. Тут оставаться тебе нельзя.

— А тебе?..

Не успел он договорить, как в дом шумно вошли трое. Вроде свои. Но в новенькой камуфляжной форме. Один худощавый, молодой, с серыми колючими глазами. Второй постарше, коренастый. И с ними пожилой солдат в дождевике поверх пятнистой формы. Тот, что молодой, в портупее крест — накрест, широко и решительно шагнул к кровати, увидев Павла.

— Документы! — тоном, не допускающим возражений, сказал он.

Павел перевел глаза на Евдокию. Она сидела на табурете напряженная. Хотя сначала заметно обрадовалась ночным гостям. Но уж больно строг был молодой командир. И его этот окрик: «Документы!»