Виктор Ротов - Ближе к истине

Похоже, и Вы перешли на беззубную жизнь. Оно бы и ничего. Бог с Вами! Каждый по — своему с ума сходит. Но ведь Вы вашей повестью обезоруживаете других, поверивших когда‑то Вам. Как русскому писателю. Как борцу за русскую идею. Что теперь думать им? Что думать мне, искренне верившему, что в нашей литературе три богатыря: Виктор Астафьев, Валентин Распутин и Владимир Крупин? Мне, слышавшему Вашу клятвенную речь на горе Пикет в Сростках в день шестидесятилетия Василия Шукшина. Я сидел на подмостках, в трех метрах от Вас, выступавшего у микрофона. И мысленно благодарно осенил Вас крестным знамением в спину. Мне, читавшему Вашу статью «Чтоб служба медом не казалась», с которой, собственно, и началось мое знакомство с Вами, как восходящей звэздой в литературе. Что мне теперь думать?

Самое большое недоумение у меня вызывают Ваши потуги во что бы то ни стало убедить читателя в том, что Вы сподобились и уверовали, «…если б летом не было крестного хода, то…»

Я, грешным делом, подумал, прочитав эти Ваши слова: «Я с таким же успехом мог бы сказать, го если бы я не уехал из Москвы 23 сентября, перед октябрьскими событиями, то не было бы кровопролития. Потому что я чувствовал, чем это дело пахнет, и молил Бога, чтоб обошлось».

Это же надо докатиться до такой наивности: «…если бы не было крестного хода, то…»

Дерзну предположить обратное — если б не было этого Вашего крестного хода, то может не было бы и кровопролития. Потому что в то самое время, когда вы шли крестным ходом, президент и его команда заявили на весь мир — осенью будет артподготовка. Почему он сказал эти слова? Да потому, что увидел в этом самом вашем крестном ходе беззубость народа — ты в него стреляй, а он будет молиться. Вот что подвигло их на этот шаг. Кстати, пока Алексий II пребывал в Америке, они не решались стрелять по парламенту. Так что вполне может быть, что на это невиданное в мире преступление их вдохновила эта ваша демонстрация самоуничижения и рабской покорности. Готовности подставить левую щеку, когда ударили по правой. Ведь Вы в своей повести — проповеди доходите до того, что успокаиваете словами ганоновской философии: «Экие страсти — нефть увозят! Да захлебнись они нефтью. Лес увозят, уголь, цветные металлы? Да подавись они ими!» Именно это и происходит — все увозят с Вашего (нашего) позволения. Именно этого они добивались (добились). И, представьте себе, не подавились. И не подавятся. Они становятся (стали уже) господами. А нас, с такими вот как Вы «застуиничками — поводырями», сделают рабами. И Вы, похоже, уже смирились с этим: «…я же никуда из России не денусь, я только в другую Россию перейду — и всего».

Опять же — дело Ваше. Но не зовите туда других.

Дух Вашей повести — Бог терпел и нам велел. Нам, но не им. У них четкая формула — власть не вымаливают, власть берут. А Вы из кожи лезете, стараетесь доказать, как Вы много претерпели за этот крестный ход. И какая благодать на Вас снизошла за это терпение. Солнце пекло, комары досаждали, усталость одолевала. Жажда и прочие муки. Надуманные. А потом благодать: «Все поочередно

подходят к кресту, к иконе, прикладываются. Усталость после прикладывания исчезает».

На одной странице Вы нагнетаете страсти, чтоб показать, как Вы страдаете: «Начинается лес. И будто и не было восхода солнца, лес и лес, темно, сыро. Только молитва спасает, только она дает силы. И Вас «обносит обморочным состоянием».

Но вот Маргаритушку просят (Кстати, ей девяносто. И она, судя по ее поведению и выкрикам, более блаженная, чем верующая. Поскольку на нее, Вы пишете, с неба «упал сундук с приданым»), ее просят вымолить у Бога ветерка. Она молится: «Господи, прости наши прегрешения, слабости наши, немощь нашу, не осуди нас, не обессудь, пошли нам ветерочку!»

«И через пять секунд, — пишете Вы, — приходит ветер. Господи, до чего хорошо, какая же благодать — свежесть в лицо, в грудь, сердце ликует, ноги будто и не уставали, плечи будто не тянут ремни рюкзака». И далее: «Никакой усталости, марево исчезло, четкий зеленый лес (Который только что был предметом тяжкого преодоления. — В. Р.) манит прохладой, озими мешают изумрудный блеск с серебряными пятнами, а пятна бегут по зелени, как ягнята. Вверху лучезарно сияет светлое, нежаркое солнце (Которое только что жгло немилосердно. — В. Р.), растворяет голубые небеса». «Так что же лучше, — риторически вопрошаете Вы себя, — думаю я, вот эта прогулка (Прогулка! — В. Р.) с ветерком под солнышком или изнурение жарой, понимание, что так и надо, блудным, нечистым, окаянным?»