Виктор Ротов - Ближе к истине

ми, но глубоко сочувствует ему. Потому что считает, что он искренне страдает, путаясь в тенетах своих грязных страстей. Не менее, а может даже более, чем Христос от своих мучителей. Автор ярко живописует сверхчеловеческие страдания Иуды, которые он якобы испытывает в безднах мерзких своих поступков. И одно из самых страшных страданий его — это любовь к Иисусу Христу. Он его любит и одновременно ненавидит смертной ненавистью. За то, что он первый, за то что он, Иисус, благородный, всеми любимый. И он, Иуда, хочет лишь одного — быть к нему ближе всех. Никому в мире он не хочет уступить первого места возле Иисуса Христа. Он и предает его, обрекая на смерть, лишь для того, чтоб он больше никому не достался. Сам через два дня уходит в мир иной, повесившись на дереве, мучимый не столько угрызениями совести, сколько желанием и на том свете быть ближе всех к нему. В подтексте повести это звучит как невиданное упорство в любви, достойное уважения.

Этот беспримерный эгоцентризм Иуды Андреев силою своего таланта возносит так высоко, расцвечивая над образом Иуды такой грандиозный «фейерверк» мерзостей; так глубоко проникает в психологию иудиного существа и так выворачивает его наизнанку, что начинаешь терять чувство реального восприятия этого чудовища всех времен и народов и невольно проникаться участием и даже жалостью к падшему человеку до немыслимо отрицательной отметки.

Христос же, при всей его благообразной внешности и благородных поступках, показан инертным, загадочно скрытным, бесхарактерным. Даже тогда, когда узнает о краже Иудой из их общественной казны. Он ходит по миру вечно раздвоенный, неуверенный в себе и вообще какой-то аморфный. Получается как‑то, что и любить‑то его не за что. Тем не менее все от него без ума. Иуда тоже. А учитель ходит безмолвный, с печальными глазами, усталый и непонятный. И вовсе он не выглядит болельщиком и заступником человеческим. Эта его всечеловеческая миссия просто продекларирована. Так что даже простое сравнение «Иуда — Христос» получается в пользу Иуды.

Мы теперь понимаем с высоты нашего времени, что так было задумано автором. Ему надо было доказать изобретенную им формулу: «Всякая правда есть лишь новая, но еще не доказанная ошибка…» В том числе и хрестоматийная правда о том, что Христос — хороший еврей, а Иуда —

плохой. Сделаем вид, что он доказал нам свою формулу. Свою правду. И тут же зададимся вопросом: а не есть ли эта его правда — «новая, но еще не доказанная ошибка»? И вообще, зачем понадобилось Андрееву опровергать веками утвердившуюся в народе хрестоматийную правду?

Трудно даже предположить, что во время написания своей повести «Иуда Искариот» Леонид Андреев не понимал, что, по сути дела, выступает против христианства и льет воду на мельницу другой веры. Если это так, то перед нами встает жуткий вопрос: на чью мельницу он льет воду?

Когда вчитаешься в литературно — идеологическую, если можно так выразиться, борьбу времен Андреева — Бунина, то становится совершенно очевидно, что главная борьба за пальму первенства в литературе, что было и есть во все времена, развернулась между этими двумя ярчайшими писателями того времени. Это видно по ядовитым замечаниям Бунина в адрес Андреева. Не отрицая бесспорного таланта, он отмечал, что в нем «нет настоящей культуры». И нашумевшую «Жизнь человека» Андреева он обсмеял. Андреев, в свою очередь, не упускал случая принизить Бунина. При внешнем благожелательстве подспудно между ними шла трудная борьба.

Точку в этой борьбе могло поставить лишь одно — присуждение Нобелевской премии.

Премия, как известно, была присуждена Бунину в 1933 году. А кто заседает в комитете по Нобелевским премиям? Ясное дело кто. И задача состояла, и теперь состоит, не столько в том, кто талантливее, а в том, кто лестнее скажет о тех, кто преобладает в комитете.

Андреев написал своего «Иуду». Бунин «Окаянные дни». Эти два произведения и могли быть брошены на чашу весов.

Но Бунин, кроме «Окаянных дней», еще и съездил в Палестину. И возвестил всему миру, сколь прекрасны святая страна и ее люди. О том, какие здесь «энергичные и способные сионисты». А Андреев хоть и копнул глубже, принизив христианство и возвысив иудаизм, «засветился» в конце повести, написав буквально следующее: труп Иуды «бросили в глухой овраг, куда бросали дохлых лошадей, кошек и другую падаль».

Вместо триумфа Андреев поимел, вполне заслуженно, прохладное отношение христиан. Он изрядно подзабыт и соотечественниками.