Виктор Ротов - Ближе к истине

людям, на самом же деле просто разрушают в очередной раз «до основанья, а затем»; другие делают вид, что подпирают эти «реформы» плечом, сами трудятся потихоньку на благо людей. Именно это я понял, побывав в колхозе «Калинина». И именно это вот — вот приведет в бешенство троцкистов всех мастей.

Попал я в колхоз действительно по случаю: племянник Коля, живущий в Новороссийске, отремонтировал свой автомобиль, разбитый «всмятку» товарищем по кооперативу, и решил его опробовать на большом расстоянии. Чтоб выявить послеремонтные дефекты и потом довести до ума. Он вспомнил о давней нашей с сестрой Валей (его мамой) просьбе свозить нас в станицу Придорожную, где нас приютили в войну как беженцев. Повидать и поблагодарить, если они еще живы, людей, давших нам кров и даже пищу на первых порах. Было у нас там и дело: взять справки, что мы работали в войну в колхозе. Зятю Павлу кроме того надо было подновить могилку брата.

Словом, помчались мы на юрком жигуленке по полям и весям Кубани: Крымск, Славянск, Тимашевск, Брюховецкая… Нам сопутствовала прекрасная погода: чистое небо, солнце. Обоч дороги — густые зеленя и тополя, подернутые зеленым пушком первых листочков. Весна!..

Мы вспоминаем: весна 1941 года, Новороссийск. Почти беспрерывные бомбежки. И днем и ночью. Завывания сирены, оглушительная пальба зениток, бомбы, пожары. Мы почти не вылезали из бомбоубежища. Именно в эти жуткие дни у нас переночевала женщина из Придорожной, приехавшая в город за хамсой. Они познакомились с мамой на рынке. «Та хиба ж можно так жить? — возмутилась она, побегав с нами ночь в бомбоубежище. — Поихальг к нам у станыцю…»

Помню, я никак не мог наспаться в станичной тишине.

Но война настигла нас и здесь: в один далеко не прекрасный день в Придорожную вошло бесхозное стадо свиней. Голодные, измученные жаждой, они кинулись по дворам, прося есть и нить. Их загоняли во дворы пачками. Кормили, поили, а потом пытались выставить за калитку. Но куда там! И тут по станице пронеслась шуточная песенка на полном серьезе: «Раз идет война — режь кабана…» И взметнулся над станицей отходный поросячий визг…

А потом появились немцы. Первая колонна их возникла на той же гребле со стороны профиля. (Магистральной

дороги). И началось: матери вымазали взрослым дочерям лица, нарядили в грязные кофты, попрятали в сараях в сене. (От немцев). А они ходили по дворам, вытряхивали свежеприготовленные колбасы и окорока. За одно требуя курки, яйки, млеко.

Вдруг они ушли. Без боя, без шума даже. Появились наши, и жизнь пошла своим чередом. Миновала зима, начались весенне — полевые работы. А потом взошли хлеба. Мы, пацаны, работали наравне со всеми. Мне было тогда 11 лет. Выпалывали на полях осот штрикачками. Я был погонщиком лошадей на косилке — лобогрейке, работал на конных граблях, хотя силенок едва хватало, чтобы отжать рычаг сбрасывания валка. Подвозил воду. А летом с Федькой Чуяном, станичным сиротой, пасли коров верхом на лошадях. Мне начисляли трудодни…

Сразу на кладбище. А потом поехали искать ночлег.

На улице Партизанской за ветхим заборчиком синего цвета стоит старенький дом. Небольшой дворик с курятником и навесом для мотоцикла. Замшелая от времени внутренняя изгородь. Летний стол под виноградником…

Хозяин, Дмитрий Прокопьевич Савченко, долго и строго всматривается в лица непрошенных гостей. Наконец узнал Павла (они с ним братья и кумовья). Поздоровались, обнялись, потискали друг друга. Вышла его жена Софья Порфирьевна — моложавая, крепкая женщина. «Проходьте, сидайте». Вопросы, расспросы. Новости скороговоркой. А мы с сестрой, и к нам присоединился племянник Коля, пока не стемнело, пошли по улицам, чтоб посмотреть, где мы жили. Повспоминать. Улицы разбиты тяжелыми машинами и тракторами. А тогда по ним ездили на подводах и обоч дороги были зеленые лужайки, на которых мы играли. Грустно! Тех домов, в которых мы жили и квартировали, нет. «Их раскидалы, — сказала нам встречная женщина. — Чтоб построить новые».

Зашли к Маслиевым. У них новый дом. До калитки вышла сама Ксения, которая нас перетащила сюда. Красивая, дородная когда‑то. Теперь маленькая сухонькая старушка. У нее сохранился плавный льющийся говорок и такие же добрые — добрые глаза. Постояли, повспоминали и простились…

…Тем временем братья уже наговорились, пропустили по рюмочке на радостях. Раскраснелись, разомлели от хмельного и прилива родственных чувств. Сели и мы за стол. Поели станичного «обалденного», как сказал Коля, борща, попили молока с паскою, которую хозяйка взяла с прибожницы. Божница устроена щедро в красном углу: большая икона Николая Чудотворца. В рамке и красивом окладе. Рушник и все прочее. А в простенке между окнами, над трельяжем вдруг портрет Сталина. В форме и при регалиях генералиссимуса.