— Сборная СССР в то время полностью оправдывала свое название — в ее составе выступали русские, украинцы, литовцы... Неужели не было стычек на национальной почве? Тем более что ее костяк составляли представители двух ярых конкурентов — московского ЦСКА и каунасского «Жальгириса».
— Утверждать, что все было гладко, не стану: деление на лагерь ЦСКА и «Жальгириса» в сборной существовало. Ключевой в этом смысле была роль Александра Гомельского, который владел всеми рычагами управления и был мастером кнута и пряника. Несмотря на свою принадлежность к Министерству обороны, тренер сделал ставку на прибалтов во главе с Сабонисом, которые были очень сплоченны. Игрокам же ЦСКА, и прежде всего мне, дал гораздо меньше свободы, меньше права на ошибку. Почему мне? Дело в том, что в столичном клубе я был капитаном и считался едва ли не главным «врагом» литовской группировки. Во всяком случае соперничество с «Жальгирисом» воспринимал острее всех. Национального подтекста в моем отношении к оппонентам не было, а вот у них он был. Каунасцы всегда играли против Советского Союза, против Красной армии. В общем, в очных матчах мы зарубались прилично.
Естественно, эти отношения переходили и на сборную. Если я бросал по кольцу и мазал, на лицах у литовцев появлялись негодующе-пренебрежительные гримасы. Если в такой же ситуации промахивался, например, Куртинайтис — все было нормально. В этом смысле каунасская группировка была очень дружной. Она не принимала даже Шарунаса Марчюлениса — тоже литовца, но выступавшего за «Статибу» из Вильнюса. Его в сборную земляки не пускали в течение нескольких лет. На тренировках они скорее отдали бы мяч мне, своему злейшему противнику, чем сделали бы передачу на Марчюлениса. В результате тренеры все время отцепляли его из команды — то последним, то предпоследним. Лишь в 1987 году, когда уровень Марчелло стал очевиден уже для всех, Гомельский взял его на чемпионат Европы, и он сразу заявил о себе во весь голос.
При этом в быту с оппонентами мы не дрались и по ходу важных матчей одеяло на себя не тянули. С Гомельским этот номер не прошел бы: он был диктатором, его боялись. Скажем, в 1986-м Папу — так называли Александра Яковлевича баскетболисты — на время сделали невыездным, и на чемпионат мира команду повез Владимир Обухов. Ситуацию он не контролировал, и коллектив мгновенно развалился. Литовцы с примкнувшим к ним латышом Валтерсом творили что хотели, тренер им даже не перечил. Был момент, когда Куртинайтис заменил меня сам, даже без команды тренера: ему показалось, что я неправильно играю. Чтобы один игрок менял другого — такого в мировом баскетболе еще не было!
— Вы назвали Гомельского великим стратегом. В чем выражалось его величие?
— Он умело манипулировал игроками, добиваясь своих целей. С кем-то поговорит по душам, кого-то застращает, на проступок третьего не обратит внимания, а четвертого, наоборот, изничтожит. Разными способами поддерживал конкуренцию, стравливал на тренировках игроков, даже до драк доходило. Сегодня я смотрю, как игроки одного амплуа дружат в сборной между собой, и удивляюсь. Такое в наше время стараниями Гомельского было невозможно. Конкуренция за место в составе шла мощнейшая, и, естественно, это отражалось на человеческих отношениях. Исключение составляли только центровые. Они всегда были на особом счету: Ткаченко хоть и бился на площадке с Сабонисом, но в жизни общался с ним нормально.
— Слышал немало историй о нарушениях режима в баскетбольной сборной тех лет. Признаться, они впечатляют: большие люди и гуляли с размахом.
— Это все легенды, с футболистами и хоккеистами нас даже сравнивать невозможно. Я знаю, о чем говорю, — мы часто жили на базе в Архангельском вместе с хоккеистами ЦСКА. В принципе все нарушения режима тех лет легко объяснимы: в эпоху палочной дисциплины, когда спортсмены месяцами находились на сборах, без семьи и друзей, алкоголь был чуть ли не единственной возможностью расслабиться. Когда наконец выпадал долгожданный выходной, люди успевали напиться, проспаться и вернуться на базу. Но лично нам гулять было некогда, трехразовые тренировки шли каждый день. Первое занятие начиналось уже в 7.30, следующее шло в 11, последнее — в 5 вечера. Пять часов сумасшедшей работы, между тренировками думаешь только о том, как бы до кровати добраться. Конечно, какие-то инциденты случались, но они не становились правилом.
Вот после окончания крупных турниров — да, мы гуляли, и, бывало, прилично. В том же Сеуле победу на Играх обмывали, наверное, дня три. Вся Олимпийская деревня от нас стонала, Грамов лично звонил Гомельскому с просьбой урезонить подопечных. Говорят, к нему с таким же требованием обратился лично президент МОК Хуан Антонио Самаранч. Папа ответил коротко: «Хотите их утихомирить, идите сами!» Сейчас мне немного стыдно перед спортсменами, которые еще только готовились к своим стартам, но из песни слова не выкинешь. Баскетбольная сборная занимала тогда две четырехкомнатные квартиры в жилом блоке, предназначенном для советской делегации. Так вот, последние дни перед отъездом на родину пролетели как в дыму. Шло постоянное броуновское движение: кто-то приходил в гости, кто-то уходил, откуда-то появлялось спиртное. В итоге я оказался единственным из баскетбольной сборной, кто пошел на закрытие Олимпиады!
Читать дальше
