Наталья Гершензон-Чегодаева - Первые шаги жизненного пути

По литературе меня экзаменовала прелестная, как я узнала потом, всеми любимая Елизавета Николаевна Коншина. Она спросила меня, какого писателя я особенно люблю. Я ответила: "Лермонтова". Тогда она попросила меня написать маленькое сочинение на тему: "За что я люблю Лермонтова". Меня посадили в какую-то комнату (не то пустой класс, не то учительскую), и я быстро, без труда написала несколько страничек. Во время моего писания в классах шли уроки, и на всем этаже стояла тишина Но вдруг дверь открылась и ко мне вбежала белокурая девица лет 17. Она очень весело и беззаботно заявила. "Меня выгнали из класса" и прибавила: "Пойду спрячусь в уборной". Совершенно незнакомая со школьными нравами, привычная к безукоризненной нравственности поведения ребят в колонии, я была потрясена этим явлением и высказанными девицей сентенциями. Как я узнала потом, девушка эта была из класса 9-го "Б" (8-й класс, куда я поступала, был только один, а девятых два).

Когда стало известно, что я в школу принята, папа рассказал мне, что это он попросил директора школы прислать мне извещение, желая сократить срок моей подготовки и неопределенного положения вне школы. Зачем он подверг меня такому волнению и лишним мучениям, понять до сих пор не могу. Однако вышло, что он оказался прав.

Так, приблизительно с декабря месяца, началась моя Школьная жизнь. Об этой школе, в которой я проучилась всего полторы зимы (половину 8-го и 9-й классы), у меня не сохранилось особенно приятных воспоминаний.

Большинство было из интеллигентных или полуинтеллигентных семейств. Только 6–7 человек по духу, воспитанию и стилю поведения подходили к тому, что я считала нормальным и естественным. Остальные были мне совершенно чужды. Многие ничем не интересовались, каждый держался сам по себе. Существовали, конечно, и парочки, особенно между девочками. Немало отмечалось пошлости в отношениях девочек с мальчиками; распущенности открытой по тем временам быть не могло, но глупого флирта было сколько угодно. Из рук в руки передава-лись записочки пошлого содержания.

Педагоги, особенно те, которые остались от старой гимназии, в первую очередь Ольга Николаевна Маслова и Елена Егоровна Беккер, строго блюли нравственность, что очень часто принимало нелепые формы. Так, например, как-то, в начальные дни моего пребывания в школе, когда я еще не знала толком принятых в ней обычаев, в какой-то момент мне довелось в течение нескольких минут, стоя в дверях своего класса, беседовать с кем-то из наших мальчиков. Заметив это, Ольга Николаевна подошла ко мне и хотя довольно ласково, но твердо попросила нас закончить беседу, дав понять, что разговор между мальчиком и девочкой содержит в себе что-то неприличное. Мне это показалось диким, т. к. я привыкла в колонии к товарищеским отношениям между мальчиками и девочками и к полному доверию к ним со стороны педагогов.

Из девочек нашего класса я с грустью вспоминаю Асю Анненкову, о которой мне хочется написать несколько слов; хотя я с ней не дружила и она мне не была даже симпатична.

Ася Анненкова была некрасива почти до уродства: у нее было бледное лицо с нечистой, угреватой кожей, толстый, вздернутый нос, маленькие зеленые глаза и пронзительно рыжие волосы. Она принадлежала к высокоинтеллигентной семье. Не помню, чем занимался ее отец; помню только, что родители Аси были антропософами и друзьями Андрея Белого.

Кроме Аси, у них был еще сын, на несколько лет ее моложе. Мальчика они обожали, а Асю не то что не любили, а просто ненавидели. От природы это была очень умная, незаурядно-одаренная девочка. Но ненормальная обстановка в семье, очевидно, изломала ей душу: она была крайне горда и ущемлена в первую очередь отношением к ней родителей, а затем и своим уродством. В коллективе она держалась независимо, гордо-молчаливо, ни с кем не дружила и даже почти не заговаривала. Ее не любили, но уважали, т. к. она была очень развита, начитанна, писала стихи. Школу она часто пропускала.

Об ее положении в семье нам иногда рассказывал Андрей Белый; говорил, что она постоян-но ходит в дырявых ботинках, промачивает ноги, что ей не покупают одежды, кормят ее иначе, чем сына, и т. п.

Окончив школу, Ася поступила в университет на отделение истории искусств, где мы некоторое время проучились вместе. Но вскоре она расхворалась скоротечной чахоткой и, проболев несколько месяцев, умерла. До нас дошел рассказ о том, что мать за ней почти не ухаживала, положила ее в темной, сырой комнате, что она злилась из-за того, что болезнь дочери не позволяет ей уехать на курорт.