Юрий Жуков - Из боя в бой. Письма с фронта идеологической борьбы

Недавно он побывал в Риме и, конечно же, совершил паломничество к любимому детищу Микеланджело — могучему Моисею, которого современники скульптора запрятали в одну невзрачную церквушку; там и остался он на вечные времена. Почему они так поступили? Вероятно, отцам церкви не понравилось то, что неукротимый Микеланджело не пожелал приукрасить своего Моисея и окружить его елейной святостью.

— Понимаете, — восторженно и весело восклицал Пудовкин, — ему, черту, вдруг захотелось изобразить труженика, какого‑то старого рыбака, что ли, вот этакого силача с натруженными мужицкими руками. Может быть, его просто увлекла натура, а может быть, у него Родилась мысль создать образ вожака племени, могучего, Неукротимого — такой, конечно, не верит ни в бога, ни вчерта, но люди пойдут за ним с закрытыми глазами…

Отступив на шаг и остановившись, Пудовкин выразительными, скупыми жестами рисовал в воздухе контуры Моисея, воскрешая в памяти у нас такую знакомую по репродукциям фигуру пророка. Николай Черкасов, наклонив голову чуть — чуть набок, добродушно улыбаясь, следил за ним с профессиональным интересом — вероятно, вот так же Всеволод работает на площадке киностудии с актерами, поясняя свой замысел.

— Но какое кому дело теперь до того, что думал скульптор, когда он долбил долотом мрамор? — продолжал Пудовкин. — Важно другое: сегодня мы воспринимаем этого Моисея как своего современника. Он живой, настоящий, он выхвачен из жизни, а не придуман натужным воображением, как те жалкие святые, каменные толпы которых наполняют самые роскошные храмы. Вот почему у этой римской церквушки всегда стоит очередь людей, идущих на свидание с Моисеем…

— Ну а кино? — спросил своим раскатистым басом Черкасов.

— Что «кино»? — негромко откликнулся Пудовкин, все еще охваченный глубоким волнением, нахлынувшим на него при воспоминании о встрече с любимым детищем Микеланджело. — Кино такое же искусство, как и любое другое. Все зависит от нас с тобой. От того, какими руками мы прикасаемся к трепетной плоти жизни. Если ты верен правде, если ты не хитришь и не думаешь только о том, как бы угнаться за модой, тогда вопрос о долговременности существования того, что мы снимем и склеим, решится сам собой. Как он решился в отношении Моисея. Тут, брат, действует один и тот же закон.

— А политическая тенденция, актуальность, злоба дня? — не унимался Черкасов.

— Но ведь это и есть правда жизни! — воскликнул Пудовкин. — В том‑то и заключается наше с тобой поразительное творческое везение, что мы живем в стране, которая называется Союз Советских Социалистических Республик, что тебе не надо было ничего выдумывать, когда ты создавал своего профессора Полежаева, потому что он был двойником Тимирязева, а братьям Василье вым и Бабочкину даже не пришлось менять фамилию своего героя — Чапай есть Чапай. Тенденция — согласен, актуальность — конечно, злоба дня — само собой разумеется. Но при всем при том, будь добр, стой твердо обеими ногами на земле и ради христа не ври. Все остальное приложится!..

— Как у Моисея?

— Да, как у Моисея… — Пудовкин рассмеялся. — Экий все‑таки он великолепный мужик!..

Потом речь зашла о современном западном искусстве, и прежде всего, конечно, о кинематографе, о новых веяниях в нем, о том, что в последние годы продукция Голливуда утрачивает черты, присущие произведениям большого искусства, и все более откровенно превращается в политический инструмент «холодной войны». Тут нам, кстати, попалась на глаза тумба, оклеенная афишами кинематографа. В лунном свете чернели огромные буквы: «Убийцы», «Требуется убийца», «Наемный убийца», «Портрет убийцы», «Право убить», «Убийство в сумасшедшем доме», «Женщина, которую я убил», «Кровь на снегу», «Кровь на земле», «Ферма повешенного». Париж в эти дни буквально жил под дулом пистолета — на всех перекрестках, со всех рекламных щитов в беззащитного прохожего целились дюжие бандиты в широкополых американских шляпах.

— Я прочел вчера в журнале «Пари — матч» любопытную фразу, — сказал гулявший вместе с нами представитель Совэкспортфильма. — «Руки вверх! — эта формула рекламы дает сборы». Каково?

— Дело тут не только в кассовых сборах, — возразил я. — Когда Трумэн заявил в письме к Эрику Джонстону: «Я считаю важнейшей задачей — поставить дело так, чтобы американские фильмы демонстрировались повсюду», он думал не об одних прибылях. Эти мотки целлулоидной пленки наряду с полицейской литературой призваны совершенно определенным образом воздействовать на зрителя. Именно они воспитали тех, кто сейчас зверствует в Корее, повторяя то, что слышали с экрана: «К черту стыд и мораль!»