Пётр Вайль - Свобода – точка отсчета. О жизни, искусстве и о себе

Будучи самой заметной социокультурной характеристикой человека, внешний облик всегда связывался с политическими событиями и тенденциями. Князь Вяземский точно помещал в одну фразу социальные катаклизмы и портновские нововведения: «В числе многих революций в Европе совершалась революция в мужском туалете… введены в употребление и законно утверждены либеральные широкие панталоны с гульфиком впереди…» Труды написаны о том, почему гороховое пальто — спецодежда стукачей и почему Онегин ездил на бульвар в боливаре.

Сейчас картина иная. Общая установка западного общества на плюрализм впрямую касается внешнего вида. Костюмное единообразие сохраняется по преимуществу не сословное, а корпоративное. Президент банка и его младший клерк на работе выглядят примерно одинаково: в костюме-тройке. Но и в выходные, даже принимая гостей, они одеты похоже: в джинсах и футболке. А отличительный, экстравагантный стиль одежды отражает обычно не принадлежность к социальному слою, а личный вкус либо вкус сравнительно небольшой и социально не влиятельной группы (балахоны кришнаитов, разноцветные прически панков, бейсбольные кепки болельщиков, шаровары фанатов рэп-музыки).

Современный культуролог пишет: «Комбинируя в произвольных сочетаниях берет, кепку или шляпу с гимнастеркой, пиджаком или свитером, с сапогами, кроссовками или мокасинами, импортные предметы одежды с отечественными, человек получил возможность выразить сколь угодно тонкие оттенки своего индивидуального мироощущения и эмоционального отношения к действительности» (Г. Кнабе, «Диалектика повседневности»).

При всем этом мода, совершая путь на страницы журналов и прилавки магазинов, формируется все же из сочетания субъективного вкуса с объективной общественной тенденцией. А ни один социальный феномен не проявляется так ярко и бесцеремонно, как война. Особенно если она идет не далеко и не давно, а вблизи, надолго и всерьез.

На выставке «Театр моды» в нью-йоркском музее Метрополитен отчетливо видно, что костюм может реагировать на войну (в данном случае — Вторую мировую) двояко, причем прямо противоположно.

Первый зал — с фотоэкспозицией военных лет — разделен надвое. Слева — американки, справа — француженки. Сдержанность — эпатаж. Скромность — роскошь. Однотонность — контрастность. Лаконизм — избыточность. И главная из оппозиций: мужественность — женственность.

Американки, проводившие на войну мужчин, не тревожились за собственную личную безопасность. Попыткой женщин взять на себя тяжесть мужского удела стало самоограничение. Видимо, сработал тот компенсаторный механизм, который еще называется совестью. Тотальная идея комфорта пока не овладела Америкой — это случится скоро, в 50-е, на что потом бурно отреагирует контркультура 60-х, но в то военное время американки проявили стихийную способность к отказу от нормальных женских радостей, в чем была и подсознательная демонстрация верности своим мужчинам. Никогда американские женщины не были такими неэлегантными, мешковатыми и мужеподобными, как в те годы, когда их близкие были далеко на фронте.

И никогда, вероятно, так вызывающе эффектно не выглядели француженки, как в то время. Для них враг был не за океаном, а рядом. Они видели его ежедневно, а он — что существенно — видел их. И он замечал, что его присутствие игнорируется, что оккупация не затрагивает и столь поверхностных аспектов жизни, как женская одежда. Парадоксальным образом не ушла «голая мода» предвоенных лет: прозрачные ткани, декольте, разрезы на юбках «почти до… вот по этих пор», как выражался граф Нулин. Исчезла кожаная обувь, даже подошвы — появились подметки деревянные. В таких башмаках можно ощущать приниженность, а можно — превосходство, превратив плебейские колодки в крик моды и нарастив их до акробатической высоты: так возникли туфли на платформе. Не стало горячей воды — немытую голову прикрыл тюрбан, возвратившийся из «бель эпок». Красотой поступиться нельзя — в любом случае, а тем более в глазах врага.

Во Франции по-иному, чем в Америке, сказывался и денежный фактор. Сэкономленное американками шло стране, в том числе той самой армии, где были мужчины. В оккупированной Франции экономия шла на пользу врагу.

Но все же главным двигателем была социальная психология. Женская мода оказалась орудием протеста, по сути — частью Сопротивления, ее бурлескной разновидностью. Сработал инстинкт народа, который возвел вкус и изящество в ранг национально-исторических категорий.