Пётр Вайль - Свобода – точка отсчета. О жизни, искусстве и о себе

Броский символ Христо не фиксирует, а предрекает. Но художнику и положено забегать вперед. Главное: Рейхстаг уже можно упаковать в серебристую ткань, чтобы к нему стягивались безоружные толпы, а не наоборот.

Я только что был в Норвегии — как известно, одной из самых благополучных, главное — спокойных стран Европы, да и всего мира. И эпидемия терроризма норвежцев, к счастью, не коснулась. Но там совсем недавно произошло нечто, что напрямую, как мне кажется, связано с темой нашего сегодняшнего собрания. Связано, я бы сказал, стилистически. Тихая Норвегия до сих пор возбуждена наглым и грубым ограблением, случившимся 22 августа 2004 года.

Из Музея Мунка в Осло вынесли две самые известные картины выдающегося норвежского художника Эдварда Мунка — «Крик» и «Мадонну». Другой вариант картины «Крик» уже крали однажды, из Национальной галереи. Но тогда именно украли, а сейчас именно вынесли, взяли на гоп-стоп. Вроде не так уж важно, кража или грабеж, но — характерная примета времени. Как красиво показывают в кино интеллектуально-технические ухищрения, тянущие на Нобелевку, к которым прибегают виртуозы, чтобы стащить шедевры. А тут просто, тупо, результативно. Примерно то же самое происходит с терроризмом: вместо того чтобы разрабатывать схемы, можно оглянуться на длинную нетерпеливую очередь самоубийц и из нее кого-то выдернуть.

В этом смысле особенно примечательно, что именно похитили. Мунковский «Крик» — не просто икона экспрессионизма, это автопортрет ХХ века. Можно ни разу в жизни не быть в музее, никогда не слышать имени Мунка, но «Крик» знают все. Этот разинутый в вопле рот, эти дико искривленные линии не только человеческого тела, но и всего вокруг одинокого человека. «Крик» — анти-Джоконда или, если угодно, Джоконда ХХ века.

У Леонардо — соразмерность, покой, гармония плюс улыбочка эта: догадывайся почему. Хотя ясно: нам оттуда привет, над нами усмешка, как это мы таращимся.

У Мунка — хаос и ужас и намеков никаких, все впрямую, потому что времени задумываться и догадываться нет: бежать, бежать и бежать, хотя некуда.

В «Мадонне» как раз широкое поле для интерпретаций. Не зря у нее названий несколько: «Мадонна», «Зачатие», «Женщина в акте любви». Последнее, технологическое, точнее всего. Женщина как жизнетворная и одновременно губительная стихия. Мунк в этом понимал. Он, которого называли самым красивым мужчиной Норвегии, от женщин не знал отбою, но отбивался отчаянно, то есть боялся и сбегал от них. На его картинах полно женщин-вампиров — та, которую унесли, вовсе не самая зловещая. В отличие от «Крика» она — многозначная, и легко представить ее в качестве хоругви, и феминистки, и женоненавистника (если вдуматься, не такая уж между ними разница). Вот эту сверхусложненную женщину и убрали с глаз долой.

То, что произошло в Осло 22 августа, — ограбление века. Не в расхожем и затертом журналистском значении, а в самом буквальном: ограблен ХХ век.

Не надо каждый раз и из всего делать символ и искать глубинных значений. Но здесь уж очень наглядный случай: в очередной раз подведен итог ушедшего столетия. Не так трагично и впечатляющее, как 11 сентября, но аналогия напрашивается: «Крик» — живописный аналог того страха, который теоретически описал сосед Мунка по Скандинавии — Кьеркегор, который практически сопровождал человека ХХ века на протяжении почти всего столетия: с Цусимой, «Титаником», двумя мировыми, революциями без счета, Соловками, Освенцимом, Хатынью и Катынью, Колымой, Хиросимой, кхмерами и хунвэйбинами, Чернобылем. Нам напомнили: другое, простое наступило время, нечего рисовать страх, некогда, надо просто бояться.

Рембрандт, которому исполнилось четыреста лет, — самый, пожалуй, современный из великих старых мастеров. Он не просто восхищает и заставляет задуматься — он учит прямым и внятным способом: своими несравненными автопортретами.

Их у Рембрандта — девяносто, живописных и графических. Рекорд. Лишь новое время породило последователей: Ван Гога, который как-то в течение двух лет двадцать два раза написал себя, Фриду Кало, у которой пятьдесят пять автопортретов. Но Ван Гог — клинический безумец, Кало — закомплексованная калека. Рембрандт — респектабельный бюргер, семьянин, делец. При этом что-то толкало его девяносто раз за сорок лет, то есть чаще чем дважды в год, вглядываться в зеркало с кистью в руке.