"Дикая порфира" - это не сборник стихов, а имен-но книга. Книга в ее единстве и цельности. Как "Сумер-ки" Баратынского, "Кипарисовый ларец" Анненского, "Ямбы" Блока.
Дело, конечно, не в какой-то особой "научной поэ-зии". Дело в том, что Михаил Зенкевич в большей сте-пени, чем другие поэты, интересовался естественными науками, историей, философией, Это не могло не ска-заться на его творчестве. Не зря критика утверждала, что из всех акмеистов определенным мировоззрением обладает именно Михаил Зенкевич. Он не боялся науч-ных терминов, законов науки, ее творцов. Он сделал ре-шительный шаг к ним.
Свою "Дикую порфиру" молодой акмеист, как я уз-нал, вез вместе с "Вечером" Анны Ахматовой на извозчичьей пролетке в книжный склад. Жизнь была впере-ди. Она обнадеживала...
Он стал большим поэтом. Учителем называл его Эдуард Багрицкий, влияние Зенкевича испытали на се-бе Леонид Лавров, Николай .Тарусский, Марк Тарлов-ский, Георгий Оболдуев, Яков Хелемский, Андрей Сер-геев, Михаил Синельников и пишущий эти строки. Не-сомненно влияние поэзии раннего Зенкевича на поэзию украинского мастера Миколы Бажана.
Метафоризм, живопись словом, "фламандской школы пестрый сор", властно-тяжелую поступь сти-ха - все это мы впитали в себя с юношеских лет, и это соединилось с именем Зенкевича (наряду с именем Нарбута).
С Михаилом Александровичем Зенкевичем меня по-знакомил Василий Васильевич Казин весной 1933 года. Это было в поэтической редакции Гослитиздата, поме-щавшегося в Большом Черкасском переулке. Я был горд передо мной человек, который был на "ты" с са-мим Николаем Гумилевым. Казин внимательно прочи-тал мою первую стихотворную тетрадь. Эту тетрадь при мне он передал Зенкевичу, который и сам прочитал ее и показал Багрицкому, жившему в Кунцеве.
Эдуард Георгиевич вас ждет. Ваши стихи у не-го,- сообщил мне Зенкевич в том же Гослитиздате при следующей встрече.
К тому времени я уже был недоволен стихами пер-вой тетради и мне хотелось написать по-новому, более убедительно, и я начал новую тетрадь.
Встречу с Багрицким по легкомыслию и застенчиво-сти я отложил. В феврале следующего, 1934 года в Кие-ве, находясь на каникулах, я развернул газету и увидел имя Багрицкого в траурной рамке. Вероятно, тогда впервые со скорбной определенностью я понял, что ни-чего в жизни нельзя откладывать, особенно встречи с примечательными и очень больными людьми.
Много поздней, почти через тридцать лет, Михаил Александрович Зенкевич на своей подаренной мне кни-ге "Сквозь грозы лет" (1962) сделал надпись: На па-мять о первой встрече, когда Эд. Багрицкий и я прини-мали Ваши еще юные стихи в журнал "Новый мир". Помнится, в этот журнал принимали мои более позд-ние стихи Михаил Зенкевич и Павел Антокольский, ве-давшие поэтическим отделом "Нового мира". Ко времени знакомства с Михаилом Александрови-чем я уже знал его мощную книгу "Дикая порфира", о которой только что шла речь, и более поздние книги, выходившие все реже и реже, уступившие дорогу пере-водам, прежде всего драгоценной антологии "Поэты Америки. XX век" и "Американские поэты в переводах М. Зенкевича".
В передаче русского поэта я впервые узнал Лонг-фелло, Уитмена, Дикинсон, Мастерса, Роберта Фроста, Элиота, Майкла Голда, Карла Сэндберга. Внешне, если судить по портретам, этот последний похож, как мне казалось, на своего переводчика. Когда я сказал об этом Михаилу Александровичу, он улыбнулся, ему, очевидно, понравилось сравнение.
Открытие поэтической Америки благодаря Михаи-лу Зенкевичу состоялось. Книгу читали. Вот свидетель-ство этого интереса: стихотворение Роберта Фроста "Цветочная поляна" в переводе Михаила Зенкевича стало любимой песней студентов в 60-е годы. Всюду, где они собирались, возникала эта песня. Многие зна-ли, что это стихотворение Фроста, но только единицы помнили, что это перевод Зенкевича.
Михаил Зенкевич прожил до 1973 года - большую для горемычных акмеистов жизнь: восемьдесят семь лет. Он был всесторонне одаренным и основательно об-разованным человеком. Он не дал себе права пойти поперек судьбы и следовал завету Достоевского: "Сми-рись, гордый человек". Возможно, этот стоик сам пере-шел себе дорогу и не дал свободно развиваться зало-женному в нем дару?
Витальное начало наиболее ощутимо у раннего Ми-хаила Зенкевича. Торжество плоти. Доисторическое су-ществование. Мощь жизненных сил, рвущихся к сози-данию. Физическая тяжесть строки.
"Огнетуманные светила" ("Марк Аврелий"), "Вы-гнувши конусом кратер лунный, потоками пальм исте-кает вулкан" ("Грядущий Аполлон"), "Серебристая струйка детского голоса" ("Тигр в цирке"), "И мглится блеск" ("Купанье"), "Растоплена и размолота полу-нощной лазури ледяная гора. День - океан из серебра. Ночь - океан из золота" ("Мамонт"). Это примеры образности раннего Зенкевича. В поэзию ворвались геология и зоология. Они вошли в плоть и кровь его об-разов.
Читать дальше