Александр Воронель - Избранные статьи

Для постройки национального дома для нации, которая еще не до конца осознала себя самое, оставалось минимальное (сорок библейских лет) время, и дерзость сионистского проекта, как и "царственное мужество" (его собственное выражение) Герцля поражают воображение.

Герцль знал ещё кое-что, что никому, кроме людей с пророческим даром, не приходило в голову. Он знал, что, вопреки всем прогрессивным лозунгам наступающего ХХ века, новое средневековье надвигается на евреев во всех европейских странах. Это кажется невероятным, но он ясно видел, что "камень уже покатился по склону", и знал, что это предвещает: "Гибель, полную гибель!". "Будет ли это революционная экспроприация?" (как произошло позднее в России), "будет ли это реакционная конфискация?" (как произошло в Германии). "Нас изгонят? Убьют? Я предполагаю всё это и многое другое" ("Дневники", т. I). Не менее ясно провидел судьбу Европы и ближайший соратник Герцля, философ и психолог, Макс Нордау: "Нас ждут бедствия и кровопролитие, множество преступлений и актов насилия; народы озлобятся друг на друга, целые расы будут безжалостно сокрушены и перестанут существовать; на подмостках истории будут разыгрываться трагедии величественного героизма наряду с трагедиями человеческой низости; трусливые толпы без всякого сопротивления позволят выхолостить себя; целым армиям храбрых мужчин предстоит погибнуть в бою".

Для современных русских евреев именно с Жаботинского начинается сионизм. Во-первых, из-за литературного обаяния его текстов, которое на русском языке не выветрилось и сегодня. Во-вторых, потому что в мировоззрении Жаботинского нет и следа марксистских и толстовских стереотипов, на которые за последние полвека у российских евреев выработалась стойкая аллергия. Наконец в-третьих, он имел мужество называть вещи своими именами, не боясь, что его могут заподозрить в недостатке гуманизма, во времена, когда декларативный гуманизм деспотически правил общественным мнением. Такое подозрение постоянно витало над ним, потому что еще в России во время погрома он взял на себя организацию самообороны и в дальнейшей своей деятельности всегда поддерживал проекты активного сопротивления евреев насилию.

В тотальном неприятии силовых методов скрыта основная слабость гуманистического мировоззрения. До какой степени, вообще, допустимо себя защищать? До каких пределов можно сохранять гуманность в мире непримиримой вражды?

Европейский гуманизм ХIХ века оказался удивительно наивным и беспомощным во всем, что касалось человеческой природы, национальной жизни и социального устройства. Противники Жаботинского часто обвиняли его в склонности к милитаризму. Волна насилия, поднявшаяся в Европе в связи с Первой мировой войной отрезвила многих, но она явилась только репетицией настоящей Катастрофы. Жаботинский предвидел, что если еврейский народ хочет выжить в мире торжествующего насилия, он сможет достигнуть этого не кротостью, а лишь упорством в сопротивлении. Происшедшая в Европе Катастрофа самым ужасным образом подтвердила это предвидение.

Жаботинский учил, что основное содержание сионизма - отучить евреев рассматривать себя глазами других народов в свете чужих глобальных интересов. Это и значило перевести их из статуса объекта в субъект истории. Естественно, что евреям в их догосударственном существовании, была присуща компромиссная, оппортунистическая позиция, соответствующая их возможностям. Эта компромиссная, объективистская позиция в значительной мере определяла постоянный легализм и гуманизм еврейского истаблишмента во всех странах. Превращаясь в субъект истории, евреи берут на себя историческую ответственность, которой они не знали прежде. И эта ответственность зачастую требует бескомпромиссных решений и беспрецедентных поступков, которые не предстояли евреям в их прошлой безгосударственной, и потому безответственной, жизни.

Жаботинский призывал евреев учиться воевать и всерьез готовиться к этому. Он перенял эстафету от Нордау, сказавшего: "Будьте сильными! Военные заслуги не являются верным знаком реальных заслуг, но в мире насилия и беспощадной борьбы за власть нужно обладать способностью сражаться, словно волк, если вы не хотите, чтобы вас сожрали, словно овцу". Это и оказалось наиболее гуманистическим ("ибо ничто человеческое нам не чуждо") призывом перед предстоящим получением государственной независимости и последовавшей серией войн.