Ярослав Галан - Об этом нельзя забывать:Рассказы, очерки, памфлеты, пьесы

Украинские буржуазные националисты не прекращают своих нападок на Я. Галана и на всю советскую литературу. На европейских и американских книжных полках появляется немало разного рода «исследований», «публикаций» и даже «воспоми­наний», в частности и о Галане, авторы которых беззастенчиво прибегают к фальсификации и подделкам. Эти их «методы» очень хорошо знал Галан, всегда умевший находить неопровержимые контраргументы на злобные нападки врагов. Обезоруженные, они часто переходили к злобной клевете и к открытым угрозам в адрес писателя.

Сегодня националистические «исследователи» его творчест­ва дошли до того, что утверждают, что, дескать, Я. Галан, хотя и был «агентом Москвы», но в ряды Коммунистической партии его не приняли. Автору этих строк, опираясь на документы и факты, уже не раз приходилось публично опровергать подобные провокационные выдумки. В частности, на такой неопровержи­мый документ, как протокол собрания партийной организации Львовского отделения Союза писателей Украины (он сохраня­ется в музее-квартире Я. Галана), на котором Ярослав Алек­сандрович единогласно был принят в ряды Коммунистической партии Советского Союза. Автору этих строк тогда выпала честь не только отдать свой голос за Ярослава Галана, а и быть пред­седателем того памятного собрания. Как говорят в народе: у лжи ноги коротки.

Писатель обладал удивительной работоспособностью. Был чрезвычайно требователен к себе. Прежде чем приступить к работе над произведением, он тщательно изучал материал, анализировал факты, события и только после этого садился за чистый лист бумаги. Писал не спеша, вдумчиво, работал над каждым словом, образом, эпитетом, о чем он рассказал в замет­ках «Моя работа в Нюрнберге». Был нетерпим к штампам, шаб­лонам, разного рода «стилистическим цветочкам» и «энциклопе­дической эрудиции». Считал, что писатель должен писать «правду и только правду в большом и малом». С исключительным доверием относился к читателю. Главное — «заставить самого читателя мыслить».

Был он человеком неспокойным и любознательным. С юно­шеских лет очень любил путешествовать. Незадолго до траги­ческой смерти, после очередной поездки по Закарпатской земле, он, шутя, сказал, что вот, когда он постареет и не будет сил путе­шествовать, тогда сядет за свой письменный стол и напишет самую главную книгу обо всем виденном, пережитом, передуманном. Есть что-то неумолимо жестокое и непоправимое в том, что не стало человека, который так доверительно признавался, что «до боли страстно хочется жить». В расцвете творческих сил, боль­ших замыслов он погиб, как солдат в бою. 24 октября 1949 года под видом «просителей» враги пришли на квартиру писате­ля с топором и за письменным столом злодейски зарубили его.

Уже сразу после войны Я. Галан призывал советских людей к бдительности, ибо, как дальновидно писал он в памфлете «Их лица», «отродье фашистского сатаны» еще не исчезло «с лица зем­ли». Темные силы, те силы, которые породили Муссолини и Гитлера, «еще живут и действуют», а это накладывает на каж­дого из нас обязанность последовательно и беспощадно бороться с реакцией «во всех ее проявлениях». В статьях, памфлетах писатель предупреждал «не играть с огнем», высказывал твердуюубежденность, что окрепшие рукитрудового народа «под знаме­нем СССР сумеют осадить бешеных лошадей войны».И в этой борьбе против реакции, задело прогресса и мира на вооруже­нииу советского народа пламенноеслово писателя-коммуниста, гражданина-патриота Ярослава Галана.

Таким непримиримым патриотом-художникомон вошел в историю нашей многонациональной литературы. И в том, что сегодня украинская советская литература стала явлением нетолько всесоюзным, а и международным,— большая заслуга и Ярослава Галана.

Борис Буряк

Когда его ввели в зал суда, там еще никого не было. За окнами уже третий день бесновалась метель, и сквозь облепленные сне­гом стекла в зал заползали сумерки. Он сидел между двумя хму­рыми конвоирами и робко покашливал хриплым, глубоким каш­лем. Ему было неловко нарушать своим кашлем тишину и сидеть на самой середине огромного зала, куда его привели и усадили так, чтобы все могли осматривать его невзрачное крестьянское лицо, его старую, потертую куртку и военные, еще русские, са­поги со смешно загнутыми носами. Он знал, что его опять будут допрашивать об этой неинтересной, осточертевшей ему истории, и хоть не станут больше остервенело бить в зубы и под бороду, все же придется снова, в четвертый или пятый уже раз, рассказы­вать про эту гниду — осадника Миколайчика, про собачью его душу, про неудачное нападение на него и глупое бегство с дев­чонкой на руках.