Йоханан Петровский-Штерн - Судьба средней линии

Крупнейший историк русского еврейства Семен Дубнов, владеющий и внешней, и внутренней русско-еврейской историей (в отличие от Гессена, не умевшего читать документы на еврейских языках), чьи книги многократно издавались и переиздавались, Солженицына не устраивает: слишком много у Дубнова симпатий к своему народу, слишком "нутряной" подход к проблеме. По той же причине патологические антисемиты Бутми, Замысловский и Шмаков, едва ли не самые популярные публицисты среди русских консерваторов, также выведены из обихода: чтоб не спугнуть читателя.

И новейшей восточно-европейской историографии для Солженицына не существует: любимые его авторы - это работавшие в 1910-1920-е гг. Гессен и Шульгин, а с той поры по сегодняшний день ничего толкового как бы и не было (кроме еврейских энциклопедий, о которых ниже).

Огромный массив интереснейших работ, вводящих тысячи новых документов, голосов и концепций, обойден последовательным молчанием.

Работы Джона Клира из Лондонского университетского колледжа о русско-еврейских отношениях XIX века (о начале русского еврейства, о еврейской теме в русской прессе, о неоднозначной картине погромов), Майкла Станиславского из Колумбийского университета (о Николае I, о русско-еврейском просвещении-Хаскале), Эзры Мендельсона из Еврейского университета в Иерусалиме (о еврейском рабочем движении), Олега Будницкого из МГУ (о евреях в русской революции), Шимона Маркиша из Женевского университета (о русско-еврейской литературе), не говоря уже о ставших классическими работах Сало Барона, Айзека Левитаца, Луиса Гринберга, а также о сотнях московских и питерских книжно-журнальных публикациях последних десяти лет, - весь этот массив исследований, как русских, так и английских, тщательнейше обойден вниманием.

Четыре поколения исследователей, сделавших немало, чтобы, по слову Солженицына, "объемно и равновесно, обоесторонне осветить нам этот каленый клин", вычеркнуты из списка "голосов", одобренных внутренней солженицынской цензурой. Их - за борт.

Принцип замалчивания "оправдательных" и "неудобных" источников распространяется не только на современные, новые и новейшие монографии - но и на фундаментальные книги, исследования и документальные материалы XIX в., имеющиеся во всех крупных библиотеках России и Запада.

Возьмем три примера.

Скажем, водку, армию и черту оседлости. Выдающийся русский экономист Фундуклей, профессор Киевского университета (его именем называлась до революции одна из центральных улиц Киева), с цифрами в руках доказал, что уничтожение еврейской винной торговли в черте оседлости привело к усилению пьянства, резкому скачку цен на спиртное и повышению уровня преступности.

Наоборот, до его уничтожения абсолютный уровень пьянства в черте оседлости был ниже, чем во внутренних губерниях. Но эти цифры из единственного в России фундаментального исследования по этой теме не нужны - нужны совсем другие источники и другие цифры, как, например, пугающее соотношение числа питейных заведений в Восточных и Западных губерниях, другие, совершенно мифологические толкования, допустим, Лескова или Соловьева, о евреях, спаивающих русский народ, и другого типа факты (Гинзбург держал в осажденном Севастополе питейный откуп - читай: спаивал защитников отечества, с. 104-105).

Хорошо, согласен, допустим, Солженицын по-английски не умеет (хотя на одну допотопную английскую книжечку ссылается, я о ней и узнал из его сноски), про Фундуклея не слыхал (в чем сомневаюсь), но ведь думские отчеты он же цитирует.

Так почему к бумажной цифири Военного министерства, Пуришкевича и Замысловского, твердящих, что евреи - самые никчемные патриоты, больше всех в империи уклоняющиеся от армии, он, Солженицын, относится с почтением и обильно цитирует "недоброжелательного к евреям Шмакова" (с. 151-152), а до боли простую, всем очевидную цифру из докладов депутатов фракции народной свободы, упомянутую тут же, на чуть ли не на том же развороте, Солженицын замалчивает? Почему?

Потому что вместо нагромождения статистики уклонений там приводятся две простые цифры из тех же правительственных документов: процент всех евреев в армии - 4,94%, а отношение евреев к общему населению империи 4,%, из чего со всей очевидностью следует, что евреев в армии непропорционально много и разговоры об уклонениях и министерская цифирь идеологическая липа. Неудобный, ненужный источник - мы его и задвинем.

Наконец, черта оседлости, которой, по Солженицыну, и вовсе не было - а был, воспользуюсь его выражением, сильно расширенный край еврейского проживания (с. 43, 118, 119). Солженицын с завидной настойчивостью повторяет и варьирует эту мысль на разные лады: черта оседлости - фикция, евреи ездили и селились по всей территории империи, когда хотели и где хотели. От многократных солженицынских повторов пилюля черты оседлости слаще не станет, хотя истины ради следует сказать, что вопрос о проницаемости черты для разных слоев еврейского населения и в разные периоды совсем не однозначный.