Отар Кушанашвили - Я и Путь in… Как победить добро

– Ты один из немногих, кто с покойным Юрием Шмильевичем Айзеншписом дружил, – человеком, который прошел тюрьму, понимал кое-что и в жизни, и в шоу-бизнесе, но умирал в одиночестве, забытый даже теми, кому помог. Ты ведь с ним был до конца?

– (Кивает).

– В чем уроки Айзеншписа для тебя заключались?

– Бытовые – вставать, не ссылаясь на вчерашнее застолье, в пять утра, никогда никуда не опаздывать и, даже если заговорил исландский вулкан с труднопроизносимым названием и ты под его лавой, должен так обосновать свое отсутствие или опоздание на одну минуту, чтобы поверили тебе безоговорочно.

Каждый день я обязан был находиться за рабочим столом, а Билан – в студии звукозаписи, и пахать, пахать: с утра и до ночи. Этот маленький могучий старикашка, этот Великий Старик, которого я числю своим вторым папой, отчаянно скрывал от окружающих собственную сентиментальность, в том числе из-за того, что провел за колючей проволокой столько лет и считал выражение сентиментов чем-то таким непристойным: ну, есть такая категория людей! Подобные вещи о своем отце говорил Оливер Стоун – о том, почему тот казался ему брутальным и неплаксивым, а Айзеншпис на поверку оказался очень плаксивым сентиментальным парнем, нестарым душой.

Чтобы понять, каким же он был, даже не о Билане говорить нужно, а о том, как Юра однажды меня упрекнул. В фильме «Запах женщины» герой Аль Пачино, приняв решение уйти, потому что впереди – слепота, говорит более молодому: «Ты разве не слышал? Совесть умерла! Это значит – навещай мать только в День матери», и вот однажды я маму с днем рождения не поздравил.

Мы были в квартире Айзеншписа на «Соколе», и он, узнав об этом, всерьез возмутился: «Из-за видимости дешевого успеха ты начинаешь о таком забывать? Ладно бы это была шлюха какая-то или эти, «Блестящие», что, учитывая восьмой состав, одно и то же, ладно бы это был кто-то чужой, но ты маму с днем рождения не успел поздравить – значит, пополнил ряды серых русичей, которые звонят маме только в День матери. Ты стал человеком, воняющим за версту желанием, чтобы о тебе написала газета «Жизнь», и ничего у тебя за душой нет» – до слез меня просто довел!

Юра боялся, что от меня будет тянуть перегаром, поэтому перед работой не разрешал никакого виски. Записал интервью – делай что хочешь, но если он даже запах пива учует, будешь уничтожен его метким словом, денежными санкциями и презрением. Что из этого более суровое наказание? В исполнении Айзеншписа, конечно, презрение, игнорирование: он мог не разговаривать со мной неделю.

Из книги Отара Кушанашвили «Я. Книга-месть».

«Он научил меня, что кручина бесплодна, что тлен не страшен тому, кто всегда учится, что надо бояться долбо…бое, талдычащих слово в «духовность».

…Умирал он страшно. В 20-й больнице, состоящей из полутрупов и более-менее внимательного персонала, среди которого тоже встречались полутрупы.

Вроде ел правильно, не пил вообще…

Зная горькую правду про бренность жизни, верил, что в ней есть смысл, помогающий переплавить невзгоды в арт-продукт. Он был лириком с компьютерным мозгом, Наполеоном (антропометрически и мозжечком), если такое допустимо, монстром с большим сердцем.

На экране казавшийся субтильным, в яви он заполнял собой все пространство.

Конечно, его репутацию трудно назвать безупречной, а характер легким – и репутация и характер были такой выделки, что общаться с ним мог только тождественного мировоззрения человек.

Он мог уничтожить словесно, мог распустить руки.

Скольких коллег я от него оборонял!

Он питал огромную слабость к гардеробу, располагал редким в этом смысле вкусом.

ЮА нужно описывать как искусительную смесь жесткого визави и объекта журналистского интереса.

Ему нужны были 30 минут, максимум часа два, чтобы влюбить в себя кого бы то ни было.

Он не раз и не два говорил мне, что налицо дегенерация артистов, вообще младых да ранних.

Память о нем «тленья убежит».

В июле день рождения моего Юрия Шмильевича Айзеншписа – Великого Старика, научившего меня не вставать на колени ни перед кем.

Когда б он щадил себя, закатили бы пирушку в честь 65‑летия, а я был бы тамадой.

В июле про моего ЮА вспоминают (разумеется, все реже).

Одна газета с очень большим тиражом написала, что мой ЮА стоял у истоков «голубого лобби». Написала, презрев все законы-каноны морали.