— В семидесятые- восьмидесятые Домский орган был очень популярен, и речь даже не о публике, а об исполнителях — для того времени и той страны это было не типично.
— Тогда была филармония, в ней работало четыреста человек. А сейчас — один. В то время организацией гастролей занималась филармоническая администрация. Конечно, были задействованы и наши коллективы, и солисты. Раньше в Домском проходило тридцать концертов в месяц, в некоторые дни игрались два концерта, а сейчас только зимой четыре концерта в месяц.
С одной стороны, хорошо, что так было, но с другой — сами мы договариваться не могли ни о чем, только через филармонию. Сейчас это кажется невероятным. А тогда казалось невероятным, что я могу сама распоряжаться собой. Мы были такие винтики-болтики, сидели и ждали.
— А как получилось, что можно было играть религиозную музыку, причем в основном именно ее? Даже со словами, конкретные служебные мессы?
— Да, играли и мессы, и реквиемы, и хоралы. Только названия хоралов не расшифровывали, хотя могли бы их написать по-немецки, это было можно, такие вот странности. Никакого там «о, Господи!», музыка и музыка. А музыка ведь действительно начинается там, где кончаются слова. Так что все это было нормально, удобоваримо, приемлемо и в большом количестве.
— Нынешние четыре концерта в месяц — это потому, что не могут заполнить зал, или нет возможности пригласить музыкантов, или еще по каким- то причинам?
— Конечно, это из-за плохой организации. Домский орган — это всемирное наследие. Этот инструмент все знают. Тут весь мир должен быть, а мы все еще по старинке. Должны быть люди с совершенно другим мышлением.
— Лет десять назад в Ригу мало кто ездил, но сейчас все изменилось — в городе полно туристов, в том числе из России. Они пришли бы в Домский, если бы рекламу на Air Baltic увидели.
— Да, рекламы нет. Говорят, есть в интернете. Но не все идут в интернет. В городе, как раньше, на каждом углу должны быть афиши: Домский, Домский. Необязательно анонсы концертов, просто приглашение: «Приходите в Домский». Нет, почему-то считают, что и так хорошо. Должны прийти люди, которые понимали бы, что можно сделать, и знали как. Но этому невозможно научиться. Каким-то вещам можно, а харизме — нет. Вот человек занимается органом, он сумасшедший. И это дело тоже должно быть таким же сумасшествием: я занимаюсь этим —это главное, все остальное — ерунда. Такого организатора нет, он должен появиться.
— Мы с вами разговариваем в старой лютеранской Гертрудинской церкви в центре Риги, вы и здесь играете уже давно. Орган здесь работает и на богослужениях. Что это за инструмент? Он того же времени, что и Домский?
— Ему чуть больше ста лет. Домскому тоже сто, но этот все же более современный. Домский построен на излете романтизма, он еще романтический, а этот уже неоклассика. По уровню и ценности он ничуть не хуже Домского, но совсем другой, его бы в порядок привести. Поменять давление — он звучит не так наполненно, как мог бы. Механика в плохом состоянии, он не держит строй, иногда в нем что-то рычит, не все можно использовать постоянно. В принципе, в нем ничего никогда не менялось, разве что новый мотор поставили.
— Как это удалось, учитывая привычное в последние годы отсутствие средств на все?
— Мы делали благотворительные концерты, год я их играла. Конечно, это были небольшие суммы, но я поняла, как это работает. Один концерт сыграл — ничего не будет. Два — ничего, три — уже лучше. А полгода играешь — уже будто в колокол начинаешь звонить. И пришли люди, поставили нам мотор, это же чудо. Не зря все это. Кто-то проснется, может услышать: а, вам надо… давайте, мы поможем, у нас тут завалялись какие-то деньги, которые надо списать.
Читать дальше
