Мина Полянская - 'Я - писатель незаконный' (Записки и размышления о судьбе и творчестве Фридриха Горенштейна)

Эти сведения я даю со слов Горенштейна. Нигде я об этом не читала. Не исключено, что все это и правда. Однако предупреждаю: как и многие подлинные художники, Горенштейн был еще и большим мистификатором. Впрочем, Сервантес сам подталкивает к фантазиям. В шестой главе "Дон Кихота" характеристику его "Галатеи", которая находится в библиотеке Дон Кихота, дает цирюльник, который книгу Сервантеса не одобряет.

Я отнюдь не утверждаю, что писатель придумал историю с веревочной книгой, тем более, что не являюсь специалистом в области испанской истории, но если Фридрих эту историю сочинил, то хорошо сочинил. Впрочем, письмо к Ольге Юргенс от 18 мая 2000 года, кажется, подтверждает, что испанские мотивы играли существенную роль в новом романе:

"Я работаю, и у меня начинает складываться впечатление, что это какая-то эпопея в истории и судьбе России за весь век. В романе - внутренний роман. А во внутреннем романе о Сталине пролог разросся в целую книгу, которую, которую я на испанский манер назвал "Веревочная книга". У меня даже появилась идея, правда, пока не окончательная, что "Веревочная книга" может существовать с небольшой правкой автономно".

Горенштейн еще рассказывал, что в одной части его "Веревочной книги" местом действия будет средневековая Севилья. И намекал на какой-то сюжет о Великом Инквизиторе. Мне же, написавшей повесть о Великом Инквизиторе "Провинившийся апостол", посвященную Горенштейну, этот факт не дает покоя. Очень хочется посмотреть, что же он в своем романе написал. (Рукопись находится в архиве Горенштейна, она написана нераборчивым, едва читаемым почерком.) Тем более, что прочитавшая мою повесть в рукописи Татьяна Чернова, о которой я еще скажу ниже, заявила мне, что я написала повесть о Горенштейне.

***

Работу писателя и, прежде всего, романиста Горенштейн сравнивал с тяжелой физической работой не просто труженника, а именно каменщика, воздвигающего здание и умело укладывающего кирпичи. Я спросила однажды писателя, почему он сравнивает работу романиста именно с этой профессией, а не какой-нибудь другой, связанной с физическим тяжелым трудом? "Потому что писать роман - это работа каменщика, который строит дом, укладывая кирпичи один за другим. Это же понятно!" - ответил он. Было не очень понятно, вернее, понятно было, что писателю нравится образ каменщика - он даже руками сделал такое движение, как будто берет камень откуда-то снизу и кладет его в стену воздвигаемого им храма - камень за камнем - один за другим. Разумеется, можно вспомнить и о вольных каменщиках, поклоняющихся храму Соломона (и особенно одному из его строителей Хираму, изображаемому всегда с молотком в руках). Многие художники, не только романисты, возлюбили образ каменщика, строящего Храм Истины. Акмеисты в своих "краеугольных", "каменных" текстах использовали архитектурную фразеологию. Мандельштам, как известно, назвал свой первый сборник стихов "Камень", отдавая дань, как он говорил, другому камню, тютчевскому, его стихотворению "Probleme".

Мандельштам писал, что "строить можно только во имя "трех измерений". Строить - значит бороться с пустотой, гипнотизировать пространство. "...Мироощущение для художника, - писал он, - орудие и средство, как молоток в руках каменщика, и единственное реальное - это само произведение".

Горенштейн подчеркивал, что работа писателя прозаична, хотя и открывает новые горизонты и сопряжена с чудотворством. Он старался всячески противопоставить такую работу романтическому мифу о поэте-маге, певце и боговдохновенном импровизаторе (хотя верил в Благую Весть, сошедшую к художнику). Можно предположить, что за противоречием между Горенштейном и писателями шестидесятничества стояли расхождения не только идеологические и личные. В какой-то степени, это было и противоречие между Гоенштейном-классицистом, рассматривающим искусство как ремесло со своим каноном и золотым сечением, и шестидесятниками-романтиками, этот канон разрушавшими.

Вопрос художественности книги непрост, так же, как и тема "художник ложный - художник истинный", говорил он. Слишком правдивая, "всамделишная" литература ущербна. И добавлял: "Достоевскому с его излишним натуральным психологизмом или же Толстому с его натуральным биологизмом требовались усилия, чтобы преодолеть власть фактов. Эти правдивые факты приземляли их творческую фантазию". Когда Ольга Юргенс прислала Горенштейну статуэтку, которую она вылепила ему для того, чтобы, как она сказала, его повеселить (кокетливая Муза с лирой в руке), то он, конечно, поблагодарил за подарок, но сказал ей потом, что Муза, конечно хороша, но в Музах он уже не нуждается, так как работает профессионально, не ожидая вдохновения, которое снизойдет с неба. Если приглядеться внимательно, то позиция Горенштейна близка позиции Гете, который искал своего особого пути, отличного как от направления романтиков, так и от ортодоксальных классицистов.