Дмитрий Губин - Русский рулет, или Книга малых форм. Игры в парадигмы (сборник)

Первое – это дороги. Если мы едем по четырехрядному шоссе с разделительным отбойником или газоном (как, например, в Финляндии), – то выезд на «встречку» попросту невозможен.

Второе – это дорожно-постовая служба. Если она следит за состоянием дорог, если патрульная машина – с включенным маячком – курсирует по самым опасным участкам трассы, вероятность ДТП уменьшается.

И третье – это поведение самого водителя. Он не должен правила нарушать.

Повторяю, я не судья, и не могу решать, насколько мои друзья были законопослушны. Но я могу судить о первых двух факторах. На севере Ленинградской области – где отобрали права у моих друзей – нет ни одной дороги с четырехрядным движением. Только двухрядные, включая международную трассу «Скандинавия», в названии которой сквозит даже не издевка, а глумление. И других дорог не будет: как только что сообщило агентство «Финмаркет», в следующем году на ремонт и строительство дорог в России будет потрачено в 5 раз меньше средств, чем в этом. А что касается дорожной полиции, патрулирующей опасные участки – такое я встречал исключительно за границей. Наши сидят в кустах в засаде, и тут у меня нет никаких надежд на перемены.

И это значит, кто на каждом венке у дороги к надписям «от друзей» или «от родных» можно смело прибавить «от ГИБДД» или «от правительства России».

И я – как и вы – заложник этой ситуации. Трасса А125, по которой я вынужден добираться до своей дачи под Выборгом, – это вдрызг разбитая двухрядка, почти полностью покрытая непрерывной сплошной полосой. Но эту полосу я вынужден пересекать – просто потому, что ямы на моей полосе в полметра. В итоге я все чаще добираюсь на дачу электричкой и велосипедом. Потому что за рулем – либо разобьешь машину, либо отберут права, либо повесят венок на могилу.

2010

Я смотрю свежие данные «Левада-центра» об отношении россиян к выборности губернаторов. 59 % хотели бы выборы вернуть, 20 % против, прочие не определились.

А параллельно я слушаю «Эхо Москвы», где как раз обсуждается эта тема, причем мне интересны аргументы не 59, а как раз 20 процентов. И одновременно читаю книжку американского историка Ричарда Пайпса о философии русского консерватизма. Я в отпуске, я могу позволить себе поутру, никуда не спеша, в удовольствие смотреть, читать и слушать. «Если мы устроим свободные выборы губернаторов, – настаивает в эфире «Эха» слушатель из числа 20 процентов, – то Россия может развалиться». Я в восторге.

Выборы губернаторов у нас были отменены в 2000-м, на фоне гремевших в Москве и в стране взрывов, в целях «борьбы с терроризмом». Тем самым определялось не просто строительство того, что называется «вертикалью власти», но и эстетика времени. Про борьбу с терроризмом молчу. К этой борьбе отмена выборов имеет примерно такое же отношение, как к зарыбливанию прудов. Вертикалью же власти у нас называется привычный нам самодержавный строй, при котором царь владеет всем, а остальные – ничем, даже если думают, что чем-то владеют. Ну, а эстетика состоит в том, что ради укрепления абсолютизма оправдан цинизм. Это значит, что можно отменить выборы или ввести в Госдуму офицера ФСБ Лугового, обвиняемого в Лондоне в убийстве гражданина Великобритании Литвиненко.

Восторг же мой вызван тем, что пока как товарищ из числа 20 процентов защищает по радио абсолютизм, я натыкаюсь у Пайпса на забавный пассаж. Цитирую.

«Режим, не опиравшийся на народ, которым он управлял, жил в постоянном ощущении опасности и страхе перед разрушением. Этот страх заставлял российских мыслителей, как и население в целом, поддерживать самодержавие как единственного гаранта внешней безопасности и внутренней стабильности. Это был замкнутый круг: русские люди поддерживали автократию, потому что чувствовали себя бессильными, и они чувствовали себя бессильными, потому что автократия не давала им никакой возможности ощутить свою силу».

2010

Когда-то в МГУ у меня преподавал литературу профессор Бабаев. На его лекции валом валили. Он был знаком с Ахматовой и мог вместо «здравствуйте» читать свои стихи. Он устраивал из лекций спектакль. И – чего мы тогда не понимали – мог всю лекцию построить на одних цитатах. То есть это как бы не он говорил, а Пушкин или Гоголь через него говорили.