Валентин Фалин - Конфликты в Кремле. Сумерки богов по-русски

Л.М. Каганович — один из ветеранов россий­ского социал-демократического движения, пере­живший, наряду с В.М. Молотовым и А.И. Ми­кояном, все мало похожие одна на другую главы советской истории, кроме финальной. Десятиле­тия он был близок к И.В. Сталину и причастен ко всем его основным деяниям. В 1957 году Кагано­вича списали в архив вместе с группой привер­женцев старой школы, соперничавших с Н.С. Хру­щевым. Последнюю четверть своего долгого века он доживал в положении отверженного.

В конце семидесятых — начале восьмидесятых годов A.M. Александров, помощник четырех ге­неральных секретарей, и я пытались убедить Л.И. Брежнева и позднее Ю.В. Андропова в необхо­димости и желательности «разговорить» В.М. Молотова, чтобы с его помощью устранить часть «бе­лых пятен» в летописании советского прошлого. Не являлось секретом, что многие из судьбонос­ных решений принимались Сталиным после обме­на мнениями с Молотовым. Часть из них Молотову же поручалось исполнять, нередко без того, чтобы процесс выработки позиции как-то отра­жался на бумаге. «Добро» на контакт с Молото­вым получено не было. Молотов умер в возрасте девяноста шести лет, как если бы природа не от­пускала политика на покой, пока он воспомина­ниями не облегчит свою душу.

Завидной жизнестойкостью отличался также Ка­ганович. Он умер в 1991 году, не дотянув пары лет

до своего столетия и сохранив до конца ясный ум и твердую память. Некоторые научные контакты открыли мне доступ к этому ветерану, и я прозон­дировал, не захочет ли Каганович обстоятельно по­беседовать по ключевым событиям двадцатых — со­роковых годов, свидетелем и активным участником которых он являлся. С колебаниями и не совсем безусловно Каганович дал согласие на встречу.

Составляю записку М.С. Горбачеву и А.Н. Яков­леву с набором доводов в пользу положительно­го решения относительно моей инициативы. Если Каганович уйдет из жизни неопрошенным, то, как и в случае с Молотовым, мы упустим уникальный шанс раскрыть себе и другим глаза на подоплеку ряда акций Сталина, необъяснимых с рациональной точки зрения. По истечении двух-трехмесячной паузы получаю через заведующего Общим от­делом ЦК КПСС В.И. Болдина устное сообщение: «Ваше предложение рассматривалось в Политбюро. Признано нецелесообразным гальванизировать по­литический труп».

Бедная история, заложница барских капризов, которых правда вчерашняя еще меньше волнует, чем сегодняшняя. Еще бы: она не стареет и не про­сто будит воспоминания, а настраивает на крити­ческое восприятие настоящего.

Особо досадно, что пока я лишен возможности ознакомить читателя с текстом записки о праздно­вании тысячелетия введения христианства на Руси. Открывался 1988 год. Минуло полтора года с мо­мента, когда я призвал М.С. Горбачева и его кол­лег достойно отметить этот юбилей как общенаци­ональное событие. Глас вопиющего в пустыне ни в ком не высек укора. Для воинствующих атеистов, что окопались в Отделе пропаганды и не только там, тысячелетие — повод покуражиться, понудить князей церкви вымаливать крохи. Кому, спрашива­ется, сдалась подобная фанаберия? Обидно было за Отчизну и куда как неспокойно за ее завтрашний день. В соответствующем месте я расскажу, как все дальше сложилось.

1988 год ознаменовался роковыми переломами. XIX партконференция была ориентирована на сме­ну политической системы или, если угодно, очи­щение ее от извращений и перекосов, напласто­вавшихся в годы военного коммунизма, сталинской диктатуры и при ее преемниках. В любом варианте в повестку дня выдвигалась задача глубокого пе­реустройства устоявшихся и закрепленных в Кон­ституции порядков. По сути, легализовалось дисси­дентство, бывшее на протяжении полутора-двух де­сятилетий объектом яростного преследования. Под прицелом оказались не частности, не уклонение на практике от свобод и прав, которые, соглас­но Основному закону, формально гарантировались каждому советскому человеку, но принципы и устои всего строя жизни, в том числе оплаченный несметными жертвами социальный выбор. Джинна выпустили из бутылки. Вчера запретное и наказуе­мое — «антисоветская деятельность» — начало за­давать тон при практическом применении нового политического мышления. Низвержение строя, а не его реформирование, не возврат к изначальным цен­ностям, вывернутым Сталиным наизнанку и пре­вращенным в свою противоположность, а их изведение под корень — эти и сходные установки шли за символы прогрессивного и демократического на­строя. Все, что им противостояло, клеймилось как ретроградство и консерватизм.