Евгений Додолев - Неистовый Лимонов. Большой поход на Кремль

СУДЬБА СОЛДАТА. Я познакомился со многими солдатами за последние пару лет.

Некоторые из них уже мертвы. Подполковник Костенко был арестован и убит своими, в Приднестровье. О нем говорят плохое, но он был храбрый солдат, настоящий пес войны. Служил командиром десантной части в Афганистане. Брал Паншир. Был там два раза ранен, много раз награжден. В отставку его отправили в сорок лет. Однако его гражданская жизнь в Приднестровье продлилась всего два года. Мне привелось узнать его близко, я спал на столе в его крошечном кабинете в разрушенных войной Бендерах, разодранных надвое линией фронта Бендерах. Мир твоему обгорелому телу, солдат. Национальные революции, рождение государств и войны, этим рождениям сопутствующие, делаются пассионарными героями, трагическими фигурами. Анархист, индивидуалист, часто даже преступник — такой герой-солдат вскоре начинает мешать обществу, которому он же и помог родиться. Тогда героев-солдат убирают, дабы освободить место для министров и бюрократов. Вот почему подполковник Костенко был убит, и министр внутренних дел Мартич ищет способ убрать Аркана.

Когда военные действия затухают, солдату становится скучно, и он переключает свое внимание на банальные вещи, но важные в контексте его жизни. Прежде всего ищет возможно лучшей пищи. В казарме суп обыкновенно куда хуже, чем на позициях. По причине того, что в казарме кормятся сотни людей. На позициях бывают отличные повара. Так, в Смильчич (в Крайне) работает повар, получивший второе место на всеюгославском конкурсе поваров до войны. Он накормил нас отличным супом с ветчиной и фасолью. Сытый, солдат ищет, если есть возможность, стакан вина. Девушки стоят в солдатском списке после еды и алкоголя.

Для того чтобы убедиться в том, что наши солдаты не очень отличаются от их солдат, я посетил как-то в свободное время оставленный французским батальоном ООН лагерь в Карин, в устье реки Каришница. До войны на этом месте был автокемпинг. Я обнаружил на красивой земле слаборазвитой страны мусорную свалку сверхразвитой страны. Пустые бутылки из-под «Бордо» и других французских вин, банки из-под «Кока-колы» и «Фанты». и неожиданно огромное количество разбухших от дождей дешевых книжонок карманного формата. «Часовой Ада» известного автора Жерара де Вилльерса, «Крестовый поход в Бирму», «Рамдам в Кассино», — короче, весь романтико-милитаристский жанр, вся идеология войны. Инстинкт воина предшествует идеологии или идеология предшествует оружию? Я твердо верю в то, что определенный сорт мужиков испытывает всегда биологическую жажду войны и что никакая «цивилизация» никогда не сможет изменить их природу. «Убрать насилие из жизни человеческой все равно что убрать один из цветов радуги из спектра», — писал великий Константин Леонтьев. Как женщина и мужчина, война и мир стремятся соединиться в одно совершенное существо без изъяна. Но не могут.

Могутин долгое время был ревностным защитником лимоновского имиджа, в известной степени им же, Славой, сформированного, последовательно и с известной долей публицистической свирепости отстаивая свою точку зрения на объект опеки. Вдогонку «псовой» отмазки был опубликован «Страх — 2», который я тогда счел нужным слегка купировать, но в этой книге воспроизведу полностью:

«В одной из последних своих статей об экс-шефе Всероссийского бюро расследований (ВБР) теневого кабинета министров В. В. Жириновского Эдуарде Вениаминовиче Лимонове, «Страх. И кое-что еще» («НВ», № 19 (70), № 112 за 1993 год), я задавался уже вопросом: «Почему демократы не любят Лимонова?». И сам же на него отвечал: не любят, потому что боятся, боятся, потому что считают его фашистом, экстремистом, «человеком с ружьем», скорым на расправу.

Теперь тот же самый вопрос я переиначу в «Почему евреи не любят Лимонова?». Смысл ничуть не изменился, да и ответ будет тем же: не любят, потому что боятся, боятся, потому что считают фашистом, экстремистом, антисемитом. Попробуем жеив этом случае отбросить в сторону физиологию, эмоции, присущую советской ментальности косность и всяческие предубеждения и поразмыслить логически, без соплей, слюней и прочих выделений.

По поводу определения «фашист». На сегодняшний день это слово окончательно затерто и десакрализовано, сведено до уровня бытового лексикона. Не знаю, хорошо это или плохо, но сейчас в России фашистами именуют друг друга не только демократы патриотов и патриоты демократов, левые правых и правые виноватых, не только политики во время междоусобных перебранок, но и повздорившие супруги на кухне. Слово стало расхожим, потеряв свой первоначальный смысл. Я знаком с людьми, которые с гордостью именуют себя фашистами. Меня и самого неоднократно называли фашистом, вкладывая в это определение как положительный («голубоглазая бестия!»), так и отрицательный смысл («Да что вы с ним разговариваете! Он же бритоголовый!»). А вот Жириновский, при всей схожести карнавальных нарядов своих «соколов» с наци, при всей нарочитой стилизации своих речей и лозунгов, страшно обижается, когда его называют фашистом (или делает вид, что обижается), подает в суд и даже выигрывает при этом процессы. То же самое — с Дм. Васильевым, В. Анпиловым и другими всем известными персонажами, сколь бы разнящимися они ни были. В сознании «демократической обчественности» все они густо запачканы в неприятный, цвета «детской неожиданности», окрас. Лимонов — один из них, быть может, самый красный и самый коричневый, решивший, что «лучше грешным быть, чем грешным слыть». И он — единственный, кто, наплевав на тупые общественные стереотипы, перестал от этого открещиваться. Тем более что это все равно абсолютно бессмысленно в его случае. «Вот его истинное лицо!» — заверещали праведные демократы, восторженно потирая ручки, но — обожглись, поумерили пыл. Случай Лимонова — особый. Потому что, как написал один псевдолитературный «деятель», «собственно, Лимонову мы прощаем его фашизм, не верим, что он мракобес, — за прекрасную повесть о любви».