Иван Миронов - Родина имени Путина

И в заключение последний комментарий о демократической госбезопасности: «Вскоре после февральского переворота учреждение, состоявшее из пройдох, фальсификаторов и шантажистов, было поручено наблюдению прибывшего из эмиграции патриотического эсера Миронова».

Лица, оказавшиеся у штурвала вчерашней империи, являлись среднепаршивыми либералами, вознесенными на трон при помощи «просвещенных» генералов.

Либеральные принципы здесь, как всегда и везде, скорее были идеологическим фантиком, прикрывавшим не самые человеческие устремления в самых человеческих потребностях. Обращаясь к вождям февраля, низвергнутым большевиками, мы упремся в тупую жадную серость — роковую черту и нашего времени.

«Все шлепали по кровавой грязи. Все спешили хватать и жрать, в страхе, что благодатный дождь прекратится».

Чтобы придать определенный практический психологизм работе, следует обратиться к портретным зарисовкам либеральных лидеров, сделанным ими друг о друге.

В первые дни после свержения монархии страну возглавил Михаил Родзянко, лидер партии октябристов, председатель Государственной думы последних двух созывов, бывший камергер Николая II и прочее и прочее. О Родзянке говорили, что это «самый большой и толстый человек в России», а императрица Александра Федоровна называла его «мерзавцем». Бывший заведующий полицией Павел Курлов отмечал в Родзянке «нахальство при несомненной ограниченности». Председатель Совета министров С.Ю. Витте писал: «главное качество Родзянки заключается не в его уме, а в голосе — у него отличный бас».

О Василии Маклакове, одном из руководителей министерства юстиции Временного правительства, светиле либеральной адвокатуры, мемуаристы-современники коротко отпустят: «красноречивый и пустой». О меньшевике Николае Суханове — «невероятное сочетание наивности и цинизма». О лидере кадетов и министре иностранных дел Павле Милюкове тоже не очень лицеприятно: «Вся политика Милюкова была отмечена печатью безнадежности». О министре Временного правительства — одном из богатейших людей России Михаиле Терещенко вспоминали следующее: «Откуда взяли его?» спрашивали друг у друга с удивлением в Таврическом дворце. Осведомленные люди объясняли, что это владелец сахарных заводов, имений, лесов и прочих несметных богатств, оцениваемых в 80 млн. руб. золотом, председатель военно-промышленного комитета в Киеве, с хорошим французским произношением, и сверх того знаток балета. Прибавляли еще многозначительно, что Терещенко в качестве наперсника Гучкова почти участвовал в великом заговоре, который должен был низложить Николая И».

Весьма примечательны воспоминания управляющего делами Временного правительства В.Д. Набокова о своем соратнике и вожде А.Ф. Керенском: «Он был соткан из личных импульсов, в душе своей он все-таки не мог осознавать, что все это преклонение, идолизация его, не что иное, как психоз толпы, — что за ним, Керенским, нет таких заслуг и умственных или нравственных качеств, которые бы оправдывали такое истерически восторженное отношение. Но несомненно, что с первых же дней душа его была «ушиблена» той ролью, которую история ему, случайному, маленькому человеку — навязала, и в которой ему суждено было так бесславно и бесследно провалиться».

Понятно, что еле успевший спастись от большевистской расправы отец автора «Лолиты» не устоял перед соблазном возложить вину крушения демократии в России на им же выбранного председателя Временного правительства, однако это обстоятельство не исключает взаимной ненависти внутри новой власти: «Те, кто был на так называемом государственном совещании в Большом Московском Театре, в августе 1917 г., конечно, не забыли выступления Керенского, — первого, которым началось совещание, и последнего, которым оно закончилось. То, что он говорил, не было спокойной и веской речью государственного человека, а сплошным истерическим воплем психопата, обуянного манией величия».

Но Набокову надо отдать должное, он не питал иллюзий относительно политической конструкции, которая была создана взамен сверженной монархии. Конституционную монархию, которую первоначально требовали заговорщики, Набоков называл «неестественной ничьей». Однако, обретя республику, управделами Временного правительства смог поставить ей правильный диагноз лишь по итогам вскрытия. «Шесть месяцев были одним сплошным умиранием», — вспоминает Набоков. Ему вторит Троцкий: «Едва родившись, оно умирало и с открытыми глазами ждало своего могильщика».