Самуил Лурье - Взгляд из угла

А это ведь И.С. реально вывел ихних пра-пра из крепостного состояния. На пару с Григоровичем. Исключительно средствами стиля. Тот - сын украинца и француженки - сочинил вещь, которую порядочные люди не могли читать без слез: "Антона-Горемыку". Про то, что крестьянин, очень вероятно, обладает способностью чувствовать себя несчастным - то есть душой, хотя и небольшого размера. Как бы детской. Ну и глухонемой.

А этот, значит, потомок татаро-монгольских агрессоров изобразил картину совсем другую. На которой фигуры в крестьянской одежде такие крупные, с насмешливыми лицами умных взрослых. И тут же - злые карлики в сюртуках и куртках делают разные повелительные, угрожающие жесты. Не обращая внимания на пейзаж и экономику. Не замечая, как они в этом пейзаже и в этой экономике смешны.

Крепостное право морально устарело в момент: как только тираж "Записок охотника" был развезен по книжным магазинам. Понимать его как норму жизни сделалось неприлично. (Пользоваться - дело другое.) Через девять лет пришлось вообще отменить.

Так литература освободила народ. И он двинулся вперед. И отнял власть у прежних карликов. И отдал новым - которые умеют хлопнуть в ладоши 56 раз за 85 минут.

И то сказать: злоключения Антона-Горемыки значительно уступают приключениям Ивана Денисовича.

Надо помянуть, непременно помянуть надо.

Если бы тайная полиция поставила всю русскую литературу к стенке, выстроив по росту, Тургенев оказался бы правофланговым. Огромного был роста.

И мозг у него был почти нечеловечески тяжелый. 3 кг 700 г, если не путаю.

Плюс правильное, действительно высшее образование. Плюс сотни километров пешего хода: за тысячами птиц (письма пестрят похвальбой: вчера убил столько-то, сегодня - еще больше).

Наслушался русской речи. Любил ее, как собственный ум. Как здравый смысл, олицетворением которого и был. (Главным образом в текстах, конечно: в жизни-то, особенно в личной, такой же безумец, как и все.)

Последние слова: - Прощайте, мои милые... мои белесоватенькие...

За столько лет на чужбине не потерял суффикса.

И, в сущности, писал по-русски лучше вообще всех на свете.

Однако питал слабость к романной форме и реалистической манере.

Романизм этот, впрочем, - еще куда ни шло: даже более чем простителен иногда. Вон как в "Дворянском гнезде" несколько раз оборачивается сюжет: захватывает дух.

Хотя обычно вся история сводится к истории поцелуя.

Но и тогда находится способ собрать людей и дать им поговорить. И обязательно предоставить слово действительно умному человеку. То есть такому, который ничего не восклицает, потому как ничего для себя не боится и ни на что не надеется.

Как Базаров. Как сам И.С.

Но реализм, реализм - вот его слабое место. Вот из-за чего Тургенева забудут раньше некоторых других. Он описывал характеры, которых больше нет. Которые кончились, как невозобновляемый ресурс. Вместе с временем, из которого почти целиком состояли.

Он изображал других: роковая ошибка. Писатель, ищущий бессмертия, должен других выдумывать. То есть на самом-то деле выдумывать самого себя и распределять по ролям, ни на каких посторонних не отвлекаясь. Заимствуя у них лишь наружность: социальное положение, пол, возраст и т.д.

Базаров так и сделан. Оттого "Отцы и дети" - великое произведение.

Описания природы - почти все (а например - в "Фаусте") тоже сделаны так. Хотя и природы такой больше нет. И языка, которым она передает чувства автора. И уж подавно не стало таких чувств.

Что же до прочих персонажей - читаешь, как про инопланетян. Особенно что касается молодых женщин. Напрочь лишенных эгоизма и с волей настолько сильной, что она удерживает их - в решительную минуту судьбы - от падения в обморок.

Ну и пусть. Все равно - надо помянуть, непременно помянуть надо. Потому - такая выпала судьба: жить в третьем мире, среди вещей и учреждений третьего сорта. Часто - украденных. Еще чаще - карикатурных. А представление о настоящих ценностях дает фактически одна лишь литература, и то большей частью старинная.

Для чего И.С. Тургенев в ней и участвовал. Чтобы, значит, оставить что-нибудь родной стране. Чтобы у нее впредь имелось что-нибудь за душой.

Сидит, бывало, закутавшись в шотландский плед (черно-зеленая клетка), и выводит, допустим, такие слова:

"Одно убеждение вынес я из опыта последних годов: жизнь не шутка и не забава, жизнь даже не наслаждение... жизнь - тяжелый труд. Отречение, отречение постоянное - вот ее тайный смысл, ее разгадка: не исполнение любимых мыслей и мечтаний, как бы они возвышенны ни были, - исполнение долга, вот о чем следует заботиться человеку; не наложив на себя цепей, железных цепей долга, не может он дойти, не падая, до конца своего поприща; а в молодости мы думаем: чем свободнее, тем лучше, тем дальше уйдешь.