— Елена Анатольевна, тренер-постановщик в фигурном катании — это режиссер ледового действа. А, скажем, позыва к лицедейству вы в себе не ощущаете?
— Это часть моей профессии, тренер в нашем виде спорта обязательно должен быть еще и актером. Я ведь по-прежнему выхожу на лед, когда ставлю новые программы. Спортсменам нужно объяснить режиссерскую задумку, показать, где следует сделать акценты. Подчеркнуть музыкальную составляющую, эмоции... Без личного показа сделать это просто невозможно. Кроме того, я родилась в актерской семье, фактически выросла в Театре Моссовета, где служили мои родители. Да и кино мне было не чуждо, девочкой я снялась в семи фильмах.
— Ваше детство пришлось на Великую Отечественную войну. Знаю, для вашей семьи это время было особенно тяжелым.
— Фамилия мамы была Гольман, вскоре после объявления войны нас с ней как этнических немцев выслали из Москвы в Чимкент. Устроиться там на работу было невозможно. Паспорт у матери отобрали, осталась только справка из НКВД о том, что она фольксдойче. С этой бумажкой ее никуда не брали. Маме пришлось пойти на хлебокомбинат грузить машины с хлебом. Буханки складывали в мешки, и она наравне со здоровыми мужиками таскала их на своем горбу. Естественно, надорвалась, пришлось делать операцию.
Но самое страшное — у нее произошел еще и какой-то внутренний надлом. После этой ссылки история нашей семьи умерла. Мама похоронила все в себе, закрылась на сто замков. Когда я начинала спрашивать о каких-то деталях родословной, она отделывалась общими ответами: мол, ничего не помню. Так ее и не отпустило, скорее наоборот. Вскоре после войны Театр Моссовета должен был поехать на свои первые гастроли за рубеж, в Болгарию. В поездку взяли всех, кроме матери. С температурой 40 градусов она слегла, ее всю колотило. Отец уже вернулся из поездки, а она все лежала. За границу ее так никогда и не выпустили.
Выжить в Чимкенте помогло фамильное наследство. Когда нас высылали, мама взяла с собой три табачных кисета, набитых золотыми николаевскими червонцами. Часть монет дала родная сестра моей бабушки, тетя Лиза, остальное было наше. В ссылке мы меняли кусок хлеба на червонец, такой был курс. Здорово они выручали и после войны. На Петровке находился Торгсин. Туда мы и сдавали царские монеты, получая в обмен рубли. Проели все семейные ценности, зато не умерли с голоду.
— Откуда у вашей мамы такие сокровища?
— Она принадлежала к богатому дворянскому роду. Семья имела большую недвижимость, держала много доходных домов. После революции их все, конечно, отобрали. Помню, мы часто ходили пешком по Москве, мама показывала мне фамильное имущество. А тетя Лиза добавляла: вон там я родилась, вон там — жила. Мы заходили внутрь, смотрели. «Мама, а почему мы сейчас здесь не живем?» — интересовалась я. «Потому что сейчас ни у кого нет своих домов», — следовал политкорректный ответ. Но тетка тут же добавляла пару своих язвительных замечаний. Знаменитое подворье в Сокольниках — это тоже наше. В конце 80-х, когда в Прибалтике начался процесс реституции, появилась робкая надежда, что и у нас начнут возвращать. Но не случилось… Взамен отобранного мы получили маленькую каморку в полуподвале, которую выбил для мамы и отца главный режиссер Театра Моссовета Юрий Завадский. Она находилась в саду «Эрмитаж», где в то время проходили выступления. Прямо за сценой располагался вход в подвал, там мы и жили. Театр у нас начинался с десяти утра и продолжался до поздней ночи. После спектакля все артисты приходили к нам: пили чай и что-нибудь покрепче, пели, травили байки. Эта потрясающая творческая атмосфера сопровождала все мое детство.
Еще одна ветвь материнского рода тянется к знаменитому заводчику Барулину, владельцу фабрики фарфоровых изделий. Именно там специально для свадьбы моей бабушки был изготовлен столовый сервиз на 400 персон. Помню, как после переезда из нашей каморки в коммуналку на Беговой мы ели из этой посуды. Потом мыли ее в алюминиевом тазу и периодически били. Сейчас от всей этой роскоши осталось четыре тарелки и большой чайник, все остальное благополучно раздолбали. Но… Бывая в Петербурге и зная фирменный рисунок фабрики моего деда, я иногда встречаю его изделия в комиссионках и понемногу скупаю их. Уже купила поднос, другие вещи.
Моя родня так и не смогла приспособиться к новому укладу. Тетя Лиза жила недалеко от фабрики «Свобода» в фамильном доме. В комнатах стояло два белых рояля, на полу лежали шкуры. Потом ее уплотнили, дали, как и нам, комнату в коммуналке. Когда мы приезжали в гости, тетка с порога начинала кричать: «У-у-у, если бы эти не пришли, как бы мы сейчас, Ленка, жили!» Мама тут же махала руками: все эти разговоры могли обойтись очень дорого. Эта реплика: «Как бы мы могли нынче жить!» — сопровождала меня на протяжении всего детства и юности.
Читать дальше
