Глеб Павловский - 1993 - элементы советского опыта. Разговоры с Михаилом Гефтером

А из чего видно последнее?

Поскольку Слово стало реальностью, «жило среди нас», и в меру того, что оно заявило себя историей, это оборачивается повседневностью – а повседневность историей быть не хочет! Из того, что мы с тобой гробим себя в попытках переначаться, не вытекает, что я и ты стоим выше любого человека. Что ни придумаю, а начну эту книжечку с крестом листать, и в ней нахожу. История не с Геродота, а лишь с какого-то момента притязает стать всем, но всем не становится. Зато вбирает в себя полемику с собой на сей счет. Полемику подпитывает сопротивление повседневности . Повседневность сама обучается сопротивлению у истории и, набрав силу, выходит к действию, как во французском Термидоре.

Что оскорбительного в том, что кто-то вне истории? Идиотская выдумка, которая вредит сознанию. Китайцы пожили вне истории, а теперь втянуты в нее.

Есть много способов оказаться внутри истории, не будучи в ней.

Да, это важно. Допустим, китайцы снабжают собой и новинками вроде налоговой системы монголов. Монголы решают проблемы кочевого образа жизни с помощью чудовищного выплеска, появляется Чингиз. В процессе монгольского отката, распада улусов – экспансия ответно азиатничающихрусских навстречу. Все втянуты в историю и становятся фактом мирового процесса.

История открыта для всех, но не всех может удержать в себе.

История как проект, как заявка, притча. Как ситуация Иисуса поначалу. Потом она прикинется новоевропейской цивилизацией. Почему Риму выгодно было, умирая, принять христианство? Что за блажь Константина? Рим чересчур много в себя втянул, и оно уходило из рук. Рим держал единообразием, римским правом, геометрией дорог, кстати сказать. Даже ненавязчивым влиянием там, где не встречал контур боя. Рим влез в жизнь всех, и надо было затвердить их сознанием новой твари. Мировой власти нужно было перед кем-то предстать!

Английская революция осталась на острове, американская осталась национальным движением. Французская же такой выплеск дала! Влияние ее оседает, национализируется и террито-риализируется, чтобы потом возобновиться. Но такого буквализма, такой горячности вспышки, как в российской реторте, где наметалось всё, нет нигде. Все соединились, от Чингиза и Чаадаева до Маркса и Псалтыри.

Я хочу встать на дерзкую или дикую точку зрения, что история и философия истории в России – два имени одного и того же. Русская история как история начинается с того, что Петр Яковлевич Чаадаев, «человек 1812 года» из победителей Наполеона, проводив цвет друзей на каторгу, от них внутренне отмежевался. История России начинается с того, что человек объявил Россию вне мировой истории, а миру заявил, что теперь это его проблема!

Парадоксально, но не так уж невозможно. Человек не меньше всей России.

Соразмерно Иисусовой ситуации начала, от Павла.

Параллель с Иисусом меня вновь настораживает, честно говоря.

Нет, не с Иисусом – с Павлом. Если все принимается за Благую Весть или за Закон истории – что один и тот же абсолютизм духа, – то ничего непредусмотренного больше нет, страшиться нечего и все обозримо в едином порядке, как предмет.

Сегодня банальность сказать «ни эллина, ни иудея», а с чего бы? По отношению к Иисусу, который вообще имел дело только с евреями? Есть ересь по отношению к привычному, и есть раздвигающий ересь предел. Это Павлом из Иисусовой речи вычленено, что и я, Павел, непременно воскресну!

Лица 1991 и 1993 года, «Гай-да-ра!». Перемены в лице Ельцина. Русский либерал не мыслит Россией, поскольку не мыслит Миром. Фарцовщики на смену партсекретарям. Русский вопрос против «русской идеи». Антисемитизм – не еврейский вопрос, а русский. Если не начнем говорить честно, завтра начнем отрывать головы.

Глеб Павловский:Что такое вообще русская жизнь сейчас? За пределами маленьких сообществ есть ли она вообще? Я не вижу форм соборной жизни. Весной 1991 года, когда все повалили на улицы, бывала удушливая атмосфера толпы. Но не было этой истерии.

Михаил Гефтер:Смотрю съемки тогдашних демонстраций и сравниваю с новостями. Слушай, ужасные лица! Это не человеческие лица уже. Отвратительно и то, как они кричат. Лица 1991 года были другие, просветленные лица.

Не знаю, просветленные ли, но живые московские лица. Для демроссиек теперь характерны пропрезидентские бабы лет за пятьдесят, страшноватый типаж.

С гримасами на лице, с детьми, в истошный крик с полуслова. Я еще понимаю, когда они кричали «Ельцин!», но кричать «Гайдара!» – для женщин в таком возрасте, ей-богу, это нечто специфическое. Ощущение у меня – плохие лица. Но и с той стороны не лучше. А какое жуткое лицо стало у Ельцина, видел? Одутловатое, тяжкое. Он выпал из предуготовленной себе роли. И страшновато смотреть, когда это лицо он собирает. Как медленно, с трудом его части лица подымаются и плывут навстречу. Кок у него идиотский. Изменили прическу, взбили павловских времен кок! Кошмар, что с человеком сделалось.