Эрнст Юнгер - Уход в лес

Более того, речь идёт о потребности всякого одиночки, если он не хочет примириться со своей классификацией как зоолого-политического существа. Этим мы касаемся сути современной болезни, великой пустоты, которую Ницше называл разрастанием пустыни. Пустыня растёт: это сценарий для цивилизации с её опустошёнными отношениями. В подобном ландшафте вопрос о дорожных припасах встаёт особенно остро, особенно настойчиво: «Пустыня растёт, горе тому, кто несёт пустыню в себе».

Хорошо, если церковь способна создавать оазисы. Ещё лучше, если человек на этом не успокаивается. Церковь может придать поддержки, но не придать существования. Всё же в церкви мы, с точки зрения институциональности, по-прежнему на Корабле, по-прежнему в движении; покой мы обретём в Лесу. Человек внутри себя принимает решение; никто не может сделать это за него.

Пустыня растёт: выцветшие и бесплодные кольца сжимаются вокруг. Уже убывают предполья осмысленности: сады, плодами которых кормятся беспечно, пространства, обороняемые устаревшими орудиями. И тогда законы становятся двусмысленными, оружие – заточенным с обоих концов. Горе тому, кто несёт пустыню в себе: а кто нет, тот, даже если он заперт в клетке , несёт в себе ту изначальную субстанцию, что вновь и вновь гарантирует плодородие.

Никто из живых не избежит двух пробных камней, двух мельничных жерновов: сомнения и боли. Оба они есть великие орудия нигилистической редукции. Через них нужно пройти. В этом заключается задание, экзамен на аттестат зрелости для нового века. Этого никто не минует. Поэтому в некоторых странах земли в этом зашли далеко, несравненно дальше других, и, вероятно, даже дальше, чем в тех странах, которые считаются отсталыми. Это различие между странами относится к числу оптических иллюзий.

Как же звучит этот страшный вопрос, который Ничто ставит перед человеком? Это всё та же старая загадка, заданная Сфинксом Эдипу. Человека вопрошают о нём самом – знает ли он имя странного существа, передвигающегося во времени? Его пожрут или венчают на царство, в зависимости от ответа, который он даст. Ничто хочет знать, созрел ли человек для Ничто, живы ли в нём ещё ростки того, что не уничтожит никакое время. В этом смысле Ничто и время идентичны; и это верно, поскольку чем больше власти у Ничто, тем дороже становится время, даже в самых малых своих отрезках. Одновременно с этим множатся аппараты, то есть: арсенал времени. На этом основано ошибочное мнение, что аппараты, и особенно машинная техника, ничтожат мир. Всё происходит наоборот: аппараты возросли до столь колоссальных размеров, они столь близко подобрались к человеку, что для человека тот древний вопрос вновь стал актуальным. Они являются свидетелями, в которых нуждается время для того, чтобы продемонстрировать органам чувств человека своё превосходство. Если человек отвечает правильно, аппараты теряют свой магический блеск и покоряются его руке. Это нужно понять.

Это главный вопрос: время вопрошает людей о своей власти. Этот вопрос направлен на сущностное. Всё, что выступает на первый план во враждебных царствах, оружие, нужда, относится к режиссуре, ставящей эту драму. Нет сомнения в том, что человек и в этот раз, как всегда, одолеет время, прогонит Ничто обратно в свою пещеру.

К опознавательным знакам ситуации вопрошания относится одиночество. Оно кажется особенно удивительным во времена, когда процветает дух общности. И всё же то, что коллективное выступает как бесчеловечное, является частью опыта, миновавшего лишь немногих. Это всё тот же парадокс: в той мере, как завоёвываются всё более широкие пространства, свобода одиночки всё более и более сужается.

Констатацией этого одиночества можно было бы закончить эту главу, ибо какая польза в том, чтобы касаться тех положений, из которых никакие средства и никакие духовные вожди не могут вывести? О том, что это именно так, имеется молчаливое согласие, и существуют вещи, которые обсуждают неохотно. К положительным свойствам нынешнего человека относится настороженность по отношению к возвышенным банальностям, объективная потребность в духовной чистоте. Прибавьте к этому сознание, распознающее даже самую тихую фальшивую ноту. В этом отношении у людей сохранилось ещё чувство стыда.

И всё же речь идёт о форуме, на котором происходит нечто значительное. Однажды, быть может, самой сильной будут считать ту часть нашей литературы, которая менее всего исходила из чисто литературных намерений: все эти записки, письма, дневники, которые писались во всех этих больших охотничьих загонах, «котлах» и живодёрнях нашего мира. Узнают, что человек в своём «de profundis» достигал таких глубин, что смог прикоснуться к первоосновам и сокрушить жестокую власть сомнений. Утрата страха следует за этим.