Вячеслав Костиков - Блеск и нищета номенклатуры

Нелишне вспомнить и историю, когда Советский Союз вместе с США при известном сопротивлении Великобритании активно содействовал созданию Израиля. СССР был одной из первых великих держав, признавших новое государство.

Когда начинаешь анализировать бесконечную череду злодеяний Сталина с точки зрения демографической и национальной, приходишь к мысли о том, что Сталин антисемитом был не больше, чем он был, например, антитатарином, антикалмыком, антигрузином, антиприбалтом или антиславянином. В сущности, весь советский народ независимо от национальной принадлежности и вероисповедания был для Сталина лишь оглушенной и ослепленной массой, которую он «прогревал» в нужные ему моменты до критической температуры. Показательны в этой связи слова генерала де Голля, которые он записал в своих мемуарах уже после смерти тирана: «…Революция, партия, государство, война — все это было для него лишь средством власти. И он достиг ее, используя в полную меру собственное толкование марксизма и тоталитарный нажим…»

Преувеличивать личный антисемитизм Сталина значило бы вольно или невольно способствовать распространению воззрения о том, что в трагедиях всех без исключения народов СССР виновата «паранойя» вождя, с манией преследования, с чрезмерной гордыней, с антисемитизмом и так далее. Это значило бы за одним грехом не видеть того главного, что вызывало повторяющиеся на протяжении всех лет сталинизма идеологические судороги, из которых борьба с космополитами была лишь одной из серии. Это значило бы в конечном счете упрощать Сталина и соответственно обрекать преодоление сталинизма на облегченный путь осуждения частностей. За всеми всплесками «патриотизма» и антисемитизма, за всеми приступами ксенофобии (после войны в СССР были запрещены браки с иностранцами) у Сталина всегда и во всем стояла капитальная политическая идея. Идеей этой была власть. Власть, полученная не от народа, власть узурпированная, следовательно, защищенная не демократией, а насилием, требовала от вождя и его окружения постоянной бдительности, постоянного поиска врагов. В этом суть всех без исключения трагедий послеленинского периода.

Обыватель видел и видит в шельмовании академика Варги, театральных критиков один из эпизодов «еврейского погрома». Но историк обновляющейся России (а перестройка всех нас сделала историками) не может не усмотреть в кампании борьбы с космополитизмом более широкого явления — погрома идеологического. Е. Варгу громили не за метрики, а за то, что он, ортодоксальный марксист, свято веривший в догму абсолютного и относительного обнищания рабочего класса при капитализме, наблюдая экономическую эволюцию в мире, после второй мировой войны пришел к выводу, что система капитализма способна приспосабливаться к изменяющимся условиям и противостоять кризисам. Сталин мог закрыть глаза на «межнациональные браки» своих детей. Политик Сталин не мог простить экономисту Варге того, что не прощая ни русским, ни грузинским, ни еврейским ученым: посягательства на мифы, которые лежали в основе его власти.

Академика Леона Абгаровича Орбели невозможно было уличить в том, что он еврей, однако в 1950 году его, ближайшего сподвижника И. П. Павлова, в разгар кампании борьбы с космополитизмом обвинили в том, что он протаскивает в девственно чистую советскую науку вредные бациллы «менделизма-морганизма». В период 1948–1950 годов отступниками и антипатриотами были объявлены почти все крупнейшие ученые — биологи и физиологи невзирая на лица и фамилии: академики А. Жебрак, П. Жуковский, И. Шмальгаузен, Л, Орбели, А. Сперанский… Враждебной патриотическому павловскому учению об условных рефлексах была объявлена школа грузинского физиолога академика И. Бериташвили.

Рассыпанные в позднейших мемуарах свидетельства об антисемитском червячке, точившем Сталина, и даже ссылки на документы (как, например, у К. Симонова), не так уж много проясняют. Сталин и его эпоха оставили после себя так много преступных документов и злодейств, что в общем потоке крови советских людей едва ли можно (да и едва ли этично считаться трагической этой кровью) разглядеть кровавые ручьи тех или иных народов. Сталину нужно предъявлять общий счет за преступление против человечности, а не разрозненные национальные фактуры.

Жупел космополитизма в его руках был таким же политическим оружием, как в более ранние времена троцкизм, левый и правый уклон или «рабочая оппозиция». В своем личном окружении Сталин мог быть весьма терпимым к евреям, выделяя и приближая людей в зависимости не от национальности, а от той утилитарной пользы, которую он мог из них извлечь. В течение долгого времени ближайшим соратником Сталина и членом Политбюро был Лазарь Каганович; виднейшим идеологом периода сталинизма, внесшим заметный вклад в сталинскую школу фальсификации истории, был академик Исаак Израилевич Минц (Госпремии СССР за 1943 и 1946 годы). Многие годы сталинской внешней политикой ведал блестящий советский дипломат Макс Валлах, более известный, истории под именем Максима Максимовича Литвинова. Среди любимых кинорежиссеров генералиссимуса (а Сталин очень любил и ценил кинематограф) было много евреев. На первый взгляд убедительно звучит утверждение, что политический террор Сталина был направлен прежде всего против евреев: Троцкого, Зиновьева, Каменева (левая оппозиция). Но, с другой стороны, так называемая «правая оппозиция», с которой Сталин расправился с не меньшей свирепостью, сплошь состояла из русских: Бухарин, Рыков, Томский.