журнал Русская жизнь - Дача (июнь 2007)

Последнее возвращение Геращенко в Центробанк - в сентябре 1998 года - выглядело не более чем изящным дополнением к назначению Евгения Примакова председателем правительства. Но уже через полгода с небольшим Ельцин отправил Примакова в отставку, а Геращенко остался в Центробанке и, как уже не раз бывало, пережил в своем кабинете все аппаратные и политические бури последующих лет: предвыборную кампанию 1999 года, ельцинское «Я ухожу», начало строительства путинской вертикали. Только в 2002 году по инициативе президента Геращенко сменили на Сергея Игнатьева, но третья отставка за десять лет - уже не отставка, а так, незначительный эпизод. Карьера Геращенко не закончилась и не могла закончиться с очередным уходом из Центробанка. Более того, с таким резюме писать на визитке что-то кроме фамилии уже не обязательно. Был депутатом от «Родины»? Был, но кому придет в голову связывать имя Геращенко с именем Рогозина? Возглавил совет директоров ЮКОСа? Возглавил, но разве можно перечислять через запятую имена Ходорковского, Невзлина и Геращенко? Где бы он ни был, он сам по себе. Просто Геращенко. Чуть ли не единственный обитатель пустой башни ЮКОСа на Дубининской - самого дорогого в мире здания, купленного непонятно кем. Весельчак и балагур, способный в эфире «Эха Москвы» матерно сформулировать основную коллизию «Дела ЮКОСа» гораздо понятней и четче, чем Ходорковский в многостраничных тюремных манифестах.

Но все же главный парадокс Геращенко - его политическая судьба. Шестидесятническое «я делаю себе карьеру тем, что не делаю ее» - это про него. Десятилетиями сторонясь политики, Геращенко то ли осознанно, то ли невольно добился того, что единственное место в по-настоящему высшей лиге русской политики осталось за ним. Тяжеловесы ельцинских времен выбыли по возрасту, новых не появилось, а Геращенко как был собой, так и остался. Никому не обязан, никому не подчиняется, никого не боится. Эдакий академик Павлов в начале тридцатых - с той только разницей, что во времена Павлова прямых президентских выборов не было, а сейчас они есть. Это обстоятельство Геращенко, очевидно, интересует всерьез: не сумев стать кандидатом от «Родины» в 2004 году, он заявляет о готовности пойти на выборы при поддержке «Другой России» весной 2008-го.

Если подобный альянс действительно сложится, это будет наивысшим достижением «внесистемной оппозиции» за все время ее существования - о таком союзнике, как Геращенко, наверняка мечтала бы любая российская партия. Но точно так же, как будучи в «Родине» Геращенко не стал частью «Родины», а будучи в ЮКОСе - частью ЮКОСа, так и в этом случае, став союзником «Другой России», он не сможет быть «одним из»: слишком несопоставимы масштабы. Человек, которому вся российская политика мала, как детский костюм, не может сыграть в ней никакой роли кроме главной.

Однако проблема в том, что роли или уже поделены, или будут поделены очень скоро, и давать Геращенко какую-либо из них никто, кажется, не намерен. В лучшем случае во время президентской кампании страна узнает из теленовостей много интересного о тазобедренных или каких-то других хворях семидесятилетнего кандидата. А скорее всего, процедурные формальности просто не позволят Геращенко стать зарегистрированным кандидатом в президенты.

Вечные ценности сейчас не нужны никому. Наверняка никто не понимает это лучше, чем сам Геращенко. Но, несмотря на это, он явно собирается идти на выборы.

Действительно - а куда еще ему идти?

Владимир Шаров о политике заслонок, золотом миллионе и эволюции щук

Он сын великолепного сказочника и фантаста Александра Шарова, чьи черты угадываются в образе отца героя в романе «Воскрешении Лазаря». У него медно-рыжая пышная шевелюра почти без седины и длинная белая борода почти без рыжины. Пишет медленно, живет замкнуто, приходит на интервью в ярко-красной футболке с белым тетрадным листом на животе: Dear Santa, let me explain… Объяснить он может, что да, то да.

Владимир Шаров, историк, специализирующийся на России XVI-XVII веков и наследии С. Ф. Платонова, прославился своим романом «Репетиции» (1992). А в 1993 году скандал вокруг романа «До и во время», относительно которого даже в опубликовавшем его «Новом мире» не было единого мнения, сделал Шарова одним из самых обсуждаемых русских прозаиков. «Старая девочка» и «Воскрешение Лазаря» упрочили его репутацию у знатоков, хотя достоянием широкой публики его проза не стала до сих пор.