Гленн Тарнер ворочает миллионами, как гирями, а гирями — как пятицентовой мелочью. Он намертво врос обеими ногами в землю Америки и в то же время непрестанно кружит над ней, словно коршун. Кружит в прямом и в переносном смысле. Спидометры его личных самолетов, реактивных разумеется, накручивают ежегодно в среднем один миллион километров.
Он кружит над Америкой — от океана до океана, — словно коршун, но нисходит на ее грешную землю, закованную в бетон аэродромов, как Христос-спаситель, и серебряный доллар, отчеканенный на монетном дворе вашингтонского казначейства, сияет нимбом над его головой, над его черными, как смоль, жесткими, как проценты, и густыми, как индексы Доу-Джонса [1] Показатели котировки акций на нью-йоркской фондовой бирже.
, волосами.
Его ждет распятие, как и Христа-спасителя. И не какой-нибудь посыпанный пеплом античности Понтий Пилат, умывающий к тому же свои библейские руки, а генеральные прокуроры почти всех американских штатов (а если хотите точную цифру — сорока пяти) жаждут привлечь его к уголовной ответственности за все мыслимые и немыслимые преступления, связанные с презренным металлом.
И не только генеральные прокуроры почти всех штатов Америки, но и почти все члены почти всех комиссий сената и палаты представителей жаждут его крови. Я уже не говорю о министерстве юстиции, о налоговом бюро, о комитете по ценным бумагам и бирже, о федеральной торговой палате, о национальном совете хорошего бизнеса (ведь плохой бизнес — это не бизнес); к губам которых давно прикипели гвозди, предназначенные для ладоней Гленна Тарнера. Но пока что через эти ладони проходят не гвозди, а доллары, миллионы долларов, десятки и сотни миллионов. И пустует Голгофа, скучает и гниет на корню крест, тщетно поджидающий одного из величайших лжепророков Америки…
Однажды мне довелось быть свидетелем очередного явления Тарнера народу. Дело происходило не в Палестине, а в Чикаго, не в пустыне, а в кишащем людьми аэропорту столицы американских гангстеров и полицейских. Тарнер прибыл в собственном реактивном лайнере, хвост которого был украшен его гигантским — в пять метров — портретом. Подпись под портретом гласила: «The unstoppable Glenn Turner» («Неудержимый Глени Тарнер»). Руки «неудержимого» были скрещены на груди, взор его устремлен в небо.
Затихли мощные моторы, и к самолету подкатили трап. Еще через несколько мгновений чрево лайнера разверзлось, мелькнула голубая — размером в фиговый лист — мини-юбка стюардессы, и в эллипсоиде выхода появилась фигура в красном. Фигура вскинула руки, растопырив указательный и средний пальцы знаком победы — V, и начала торжественный спуск.
По обе стороны фигуры, с трудом одолевая высокие ступени трапа, скатывались два карлика, тоже в красном. А внизу у трапа бесновалась толпа, разодетая, как новоорлеанские джазисты начала века. Вот только полосатые сорочки встречавших были почему-то повязаны галстуками из меха норки. (Впоследствии я узнал почему.)
Джентльмены в норковых галстуках приехали на аэродром в роскошных «кадиллаках» и «линкольнах» с сиденьями, обитыми, как вы, наверное, уже успели догадаться, норковым мехом, и с капотами, раскраска которых играючи затмевала самые исступленные фантасмагории полотен художника Марка Шагала. На бамперах «кадиллаков» и «линкольнов» были укреплены плакаты, провозглашавшие: «Я знаю, как сделать вас богатыми, если у вас хватит смелости спросить меня об этом». Повидимому, слова эти были взяты из евангелия от Тарнера.
Судя по толпе, ожидавшей его пришествия, вернее, по нетерпению этого ожидания, смелости тарнеровской пастве было не занимать. Во весь рот — от ушей до ушей, как у человека, который смеялся в романе Гюго, — встречавшие орали нечто нечленораздельное: «ММММОООNNEY!» С великим трудом я разобрал, что означал этот рев. Предельно напрягая голосовые связки и бычьи шеи, кокетливо повязанные норковыми галстуками, люди кричали: «Money!», то есть «деньги».
Протанцевав каскад, скрещенный с чечеткой, Гленн Тарнер пересчитал наконец все лесенки трапа и ступил на землю. Толпа тут же окружила его. Он пожимал тянувшиеся к нему руки, одних хлопал по плечу, другим ерошил волосы и, конечно, раздавал автографы. Элементарно? Ординарно? Пожалуй. Вот только автографы ставились им на стодолларовых ассигнациях, которые он небрежно извлекал из бумажника гомерических размеров, украшенного золотыми вензелями «Г. Т.».
Читать дальше