Никита Кричевский: Экономика во лжи. Прошлое, настоящее и будущее российской экономики

И царство воинством расширяется, а купечеством украшается, и того ради и от обидчиков вельми надлежит их охранять, дабы ни малой обиды им от служивых людей не чинилось. Есть многие немыслимы люди, купечество ни во что не ставят и гнушаются ими, и обижают их напрасно. Нет на свете такова чина, коему бы купецкий человек не потребен был» [14].

О крестьянстве: «По моему мнению, царю паче помещиков надлежит крестьянство беречь, понеже помещики владеют ими временно, а царю они всегда вековые и крестьянское богатство – богатство царственное, а нищета крестьянская – оскудение царственное» [15].

Почему же разумные, в чем-то прорывные идеи Посошкова не получили своего развития? Пожалуй, при объяснении можно сослаться на многовековую российскую реакцию, неприятие всего нового, маниакальные подозрения в посягательстве на власть и прочую конспирологию.

К сожалению, все гораздо проще, с одной стороны, и трагичнее – с другой.

Во-первых, в России тех времен книгопечатание, а тем более распространение книжной продукции, было весьма ограничено, если не сказать – отсутствовало вовсе. Кроме того, стоит упомянуть крайне малый круг потенциальных читателей труда Посошкова.

Во-вторых, книга, выполненная как «доношение Петру I», была закончена 24 февраля 1724 г., а царь, как известно, скончался менее чем через год, 28 января 1725 г., и прочесть «доношение» просто не успел (если вообще о нем знал). Да и вряд ли ближайшее окружение императора допустило бы, чтобы внимание монарха отвлекалось на размышления не имевшего дворянского статуса купца-простолюдина [16].

В-третьих – и это, на мой взгляд, главная причина – уже после смерти Петра I, в августе 1725 г., Посошков был арестован, заточен в Петропавловскую крепость и через пять месяцев, в возрасте 74 лет, умер. Поводом для ареста стало отнюдь не недовольство дворянства, духовенства или ближнего круга царской семьи содержавшейся в книге крамолой (которой, впрочем, и не было), а расследование громкого коррупционного, как сейчас бы сказали, дела вице-президента Синода, новгородского архиепископа Феодосия Яновского (земляка Посошкова). Феодосий, активный сторонник воспринятых духовными иерархами в штыки петровских церковных преобразований, отличался тщеславием и корыстолюбием. После смерти императора он подвергся опале, было возбуждено расследование по факту расхищения церковной утвари, захватившее, как круги на воде, множество случайных лиц.

Участвовал ли Посошков в тех преступлениях и были ли они в действительности, доподлинно неизвестно, но не исключено, что формальным поводом для ареста Посошкова послужила рукопись его книги, обнаруженная в библиотеке Феодосия. Если бы не Михаил Ломоносов, в середине XVIII в. случайно ознакомившийся с фолиантом и поручивший сделать с него список (копию) для создаваемой Академии наук, вряд ли бы мы когда-нибудь узнали, что российская экономическая школа начинает свой отсчет с 1724 г.

Книгу Посошкова отличает безоговорочная верность и преданность государству и императору, наличие огромного массива практических рекомендаций по улучшению сложившегося порядка и стойкое ощущение по прочтении, что за прошедшие триста лет в отношениях государства и индивидуума в России практически ничего не изменилось. Разве что тогда был самодержец, а ныне – президент.

Еще одна параллель: за прошедшие столетия русская экономическая мысль так и не смогла выработать ни одной фундаментальной концепции построения и развития национальной экономики. И теоретики, и практики, как правило, сосредотачивались на текущих недостатках в отдельных сферах, концептуально ничего не меняя. В то же время нынешнее непростое время требует как раз переосмысления созданной впопыхах, а потому крайне неустойчивой современной хозяйственной доктрины с учетом исторически свойственных России ментальных особенностей, отличающих нас и от Востока, и от Запада.

Почему же не государственнические воззрения Посошкова, а индивидуалистические идеи Смита получили столь широкое распространение в России? Начнем с того, что XVIII в. с его унаследованным от Петра I преклонением перед иностранным укладом породил далекий от православных канонов слой русского дворянства: «При Екатерине II зарождается целое поколение русской знати, воспитанное в своем большинстве в духе восхищения Западом и античностью, равнодушия к России и Православию» [17]. «Новая русская элита» и послужила в начале XIX в., когда роскошно изданный перевод «Богатства народов» стал мейнстримом в столичных салонах, основным проводником идей Смита в России.