Денис Драгунский - Отнимать и подглядывать

Итак, почему Власич? Посмотрим повнимательнее на фамилии героев. Абсолютно русская, даже простонародная, ласкательно-простецкая, мягкая, подходящая к облику, рисунку поведения и ментальному навыку ее носителя фамилия Ивашин. И югославянская, прямо-таки сербская фамилия Власич. Мне кажется, что вычитываемая здесь оппозиция русского лежебоки и пылкого южного славянина – не случайна. Неважно, сознательно ли Чехов подбирал фамилии героев или просто так вышло, – но вышел очень точный социокультурный (а то и прямо политический) символ. В рассказе «О любви» (написан позже, в 1898 году) помещик Алехин рассказывает о своем длинном, тяжелом и несвершившемся романе с женой приятеля. Кстати, оппозиция фамилий почти такая же (Алехин – и Луганович, муж Анны Алексеевны). Но только почти. При одинаковой почти простонародной доброте Ивашина и Алехина разница все-таки есть: Иваша мягкий, а Алеха – большой. Власич – сербский, а Луганович – польский. Возможно, в содержании первоначальной симметричной оппозиции «русский – нерусскославянский» произошли указанные изменения, делающие ее асимметричной, но более содержательной: противопоставление «мягкий русский – горячий южный» трансформировалось в «большой русский – холодный западный»).

(Примечание аккуратности ради: в первоначальных вариантах Ивашин носит фамилию Кашинцев. Размазня, иными словами. Власич – «власть»?)

Надо заметить, в рассказе «Соседи» мельком упомянут еще один сосед – граф Колтович. В принадлежащий ему пруд бросили тело убитого бурсака. Может быть, фамилия с окончанием на «-вич» у Чехова играет роль недопроявленного знака чуждости. Фамилия антипатичной рассказчику Ариадны из одноименного рассказа – Котлович. Нерусские и квазинерусские фамилии часто играют у Чехова роль знака чуждости. Анна Сергеевна из «Дамы с собачкой» – по мужу фон Дидериц. Опять женщину держит в плену «иностранец», чужой.

Женщина так и остается недоступным объектом, и герой с этим худо-бедно смиряется.

Вообще же рассказ «О любви» явно сходен с «Соседями» – в побочном сюжете о поваре Никифоре и горничной Пелагее также обсуждается проблема гражданского брака. В дальнейшем, наверное, придется вернуться к чеховским сексуально-социальным сюжетам, но здесь меня интересует совсем другое, а именно политический аспект социокультурной символики.

В рассказе «О любви» Алехин рассуждает о том, почему он не имеет морального права увести Анну Алексеевну от мужа. Он полагает, что уведет ее всего лишь из одного пошлого мира в другой, такой же пошлый. Может быть, даже хуже – из городского комфорта в трудовую жизнь сельского хозяина. Увести ее в блестящую, интересную, пусть нелегкую, но славную жизнь – другое дело. Вот если бы я был знаменитостью, тоскует Алехин, или, например, боролся бы за освобождение родины… Стоп!!! Вот оно! Какую еще родину и от кого возмечтал освобождать русский помещик Алехин? Вряд ли Россию от гнета самодержавия, хотя по убеждениям он несомненный либерал. Сравни в рассказе разговор о евреях, которых осудили как поджигателей. Алехин возмущен несправедливым приговором, а Луганович пошло успокаивает – «мы не поджигали, вот нас и не судят». Освобождение родины – прерогатива южных славян или поляков. Восточный вопрос и Болгария, восстание в Польше. «Накануне» Тургенева – русская девушка влюбляется в болгарина Инсарова, становится его гражданской женой. К мыслящим представительницам высшего сословия сексуальная свобода приходит в контексте политических ценностей.

Кстати, и в рассказе «Соседи» Власич тоже рассуждает о борьбе и свободе. В ответ на слова Ивашина, что-де мать страдает из-за поступка Зины, он шаблонно отвечает: «Если бы ты пошел сражаться за свободу, то это тоже заставило бы твою мать страдать. Кто выше всего ставит покой своих близких, тот должен совершенно отказаться от идейной жизни». Здесь «сражение за свободу» является фигурой речи, отштампованной в политическом контексте симпатий к югославянской (для почвенников) и к польской (для либералов) национально-освободительной борьбе. Разумеется, между этими болгарским и польским сюжетами есть существенная разница. Симпатия к югославянским братьям была практически всеобщей – и официальной, и народной. Поддержка Польши означала чистую революционность. Но тут всегда можно держать кукиш в кармане – говоря о борьбе за свободу родины, можно подмигивать и правым и левым. Это универсальный и удобный шаблон оппозиционно политизированной (левой?) речи.