Дмитрий Губин - Записки брюзги, или Какими мы (не) будем

Какой памятник Мусе Джалилю, какие олимпийцы?! Джалиль был татарский поэт, его замучили в гестапо, но, умоляю, вы помните хоть строчку из его стихов?! Очень может быть, они гениальны, но тогда книги Джалиля должны хорошо продаваться в Казани, где, кстати, ему памятник уже есть, а если не гениальны, то зачем памятник?! Обстоятельства, в каких творец принимает смерть, никак не влияют на величину таланта, иначе б бездари кончали с собой.

Современной России нужны не вчерашние памятники, а современная городская скульптура, которой у нас практически нет (о, сходство империй!). Идеология этой скульптуры, повторюсь, проста: украшать место и привлекать людей. Лужков как мэр радует тем, что вроде бы хорошо чувствует деньги – переделка Манежной площади была мероприятием гениальным, что бы ни говорили ее эстетические хулители, поскольку создала новый центр туризма. Но деньги он почему-то связывает исключительно с мраморными балясинами, многопудьем, Церетели. То есть дедушка, увы, не понимает, что парочка реализованных идей из арсенала, условно говоря, Гельмана или Бренера будет стоить меньше, а привлекать денег – больше.

Не надо мемориалов олимпийцам – ибо получили они уже награды свои.

Не надо бронзы почившим мученикам – ибо в рай входят наги.

Распустите комиссию по монументальному искусству: хватит тратить по десять миллионов рублей в год на искренние, но идиотские замыслы жителей. Вы знаете, что эта комиссия действительно работает «по обращениям трудящихся» и что половина обращений получает добро? А если распустить не выйдет, то пусть рассмотрят и мою идею «Путин (стоя) и Ходорковский (сидя) обсуждают будущее России». Если статистика верна – одного из двух точно изваяют.

И последнее: специально для тех, кто с моими идеями не согласен и считает, что память увековечивать нужно (смешно: «память увековечивать». «Увековечить оперативную память PC АТ-286». Но это так, к слову…).

ОК, я тоже считаю – можно. И даже знаю, как. С тех пор, как по весне побывал в Королевских ботанических садах Кью Гардене.

Был ранний март. Шел фестиваль орхидей. Я шатался из оранжереи в оранжерею безумным ботаником, дорвавшимся до Эдема. Всюду, сколько хватало взгляда, тянулись поляны, затканные крокусами. У озера, с которого с шумом взлетали гуси, рос гигантский, десятиохватный дуб, окруженный скамейкой. Я подошел. На дубе была табличка: «Экипажу рейса 103, Локерби, 21 декабря 1988». На спинках скамьи – имена.

Когда потом Блэр встречался с Арафатом, чьи люди взорвали тот самолет, я чувствовал себя так, как будто при мне дуб пилили на дрова для лейбористской кухни.

Понимаете, да?

Зато потом уже воспринимал как должное, что в Моунт-стрит Гардене – в одном из потайных лондонских пространств, таком, знаете, садике из «Цветика-семицветика» – стоят ряды скамеек, сплошь помеченных табличками типа: «Памяти Джо Блейча, 1910–1990, американца, который не смог найти в Нью-Йорке парка красивее». Это местная иезуитская церковь Фарм-Стрит обеспечивала уставшим телам отдых под платанами, а параллельно и завлекала их души.

И я, ей-богу, помянул Джо Блейча добрым словом.

Р. S. Пока я писал этот текст, выяснилось, что у Нельсона Манделы все же остались шансы попасть на Трафальгарскую площадь. Кен Ливингстон решил обжаловать решение местного совета. И теперь судьба памятника в руках вице-премьера Джона Прескотта.

Лондонцы и москвичи, объединяйтесь в борьбе против имперского идиотизма!

2004

Одна моя знакомая в возрасте тридцати лет впервые поступила в институт. До этого с образованием не складывалось, а тут она поняла, что дальше тянуть нельзя (да еще я подбадривал примером Ломоносова, начавшего образовываться в двадцать девять).

Повидав в жизни всякое, она прагматично выбрала приличный естественнонаучный вуз, прошла конкурс двадцать человек на место и стала учиться по специальности, обещавшей в ближайшие пятнадцать лет быть модной, дефицитной и денежной. Но через год не плевала ректору в лицо только потому, что он и так божьей росой умывался.

Курс был забит теорией типа «что такое наука и перечислите шесть ее признаков».

Преподы не ходили на занятия, ибо те, кто поумнее, в это время подрабатывал, а кто поподлее – рассчитывал на взятки за незнание темы.

Учить английский пришлось на платных курсах.

Блатников была тьма.

Практики не было, а то, что ею называлось, было теоретическим курсом по использованию архаичного оборудования.