Борис Джонсон - Лондон по Джонсону. О людях, которые сделали город, который сделал мир

Если повезет, Джерри Маккартни, директор-распорядитель, сделает для вас исключение и позволит зайти непосредственно в ту комнату, где заседал Военный кабинет, — кажется, можно пощупать клубы табачного дыма, который вдыхают-выдыхают черными от никотина легкими самые знаменитые здешние завсегдатаи: Иден, Бивербрук, пыхтящий трубкой Эттли и сам Черчилль, и перед каждым стоит своя квадратная металлическая пепельница.

Нигде и никогда не испытывал я такого явственного чувства присутствия исторического деятеля и его личности. Я почти физически ощущаю, как он неслышно проходит по коридору у нас за спиной в своем рыжем комбинезоне, требует секретаря или пол-литровую бутылку шампанского Pol Roger или наливает себе свой большой стакан виски с водой перед обращением к нации по радиопередатчику, который и сейчас стоит на столе.

Физически ощущаешь его присутствие и в спальне, где стоит маленькая казенная кровать с простым изголовьем и синим стеганым покрывалом, под ней — белый керамический горшок, на прикроватном столике в металлической коробке — сигары того времени Romeo у Julieta, естественно забавно усохшие от времени. Можно раздвинуть занавески на настенной карте, и увидишь то, что первым делом видел Черчилль, пробуждаясь от послеобеденной дремы, — подробный план британских оборонительных линий, их сильные и слабые места, удачные позиции, где легче отразить немецкий танковый прорыв, и уязвимые точки, где сделать это будет непросто.

И тут вдруг начинаешь понимать атмосферу, царившую здесь в те дни. Это не суматоха, и не волнение, и даже не напряженность. Это отчаяние.

Летом 1938 года, когда расположенный здесь мебельный склад начали переделывать в бункер, Лондон еще был центром самой могущественной империи за всю мировую историю. Прошло несколько месяцев, и все могущество и мощь съежились до нескольких тесных комнатушек с безвкусными коричневыми креслами и уродливыми портьерами, которые напомнили мне заметку в провинциальной газетенке о том, как муниципальные служащие вскрывают дверь в квартиру и находят там высохшие останки всеми забытого старика-пенсионера.

Отчаяние сквозит в примитивности информационных технологий: пожелтевшие папки и скоросшиватели, шифровальные устройства размером с холодильник, у Черчилля на столе — убогая баночка с клеем, от которого осталось маслянистое пятно. Клей он использовал по назначению — вырезал и вклеивал доклады и отчеты в нужном ему порядке. Отчаянием отдает деревянная табличка, которая информировала этих лишенных дневного света военных кротов о времени суток наверху. Ну и, конечно, понимаешь критичность ситуации и страх этих людей, когда узнаешь о бетонной плите над потолком толщиной от метра до трех.

Причина отчаяния проста и понятна. Лондон бомбили, бомбили с холодным садизмом, какого он еще не знал. Представляете, каково было слышать среди прочих звуков — ворчания Черчилля, урчания телефонов и гудения вентиляторов — вой фугасных бомб, падающих на Лондон, и пытаться работать, зная, что прямого попадания даже этот бункер не выдержит?!

Задумываясь о Второй мировой войне, четко видишь, что для Британии и ее статуса в мире она была катастрофой. Для нас, послевоенного поколения неженок, которые в жизни не видели ничего страшнее периодических акций Ирландской республиканской армии или Аль-Каиды, бомбежка Лондона — это ужас невообразимый. Эти бомбардировки были страшнее и смертоноснее, чем Большой пожар Лондона (в котором погибло — сколько? — правильно, восемь человек). Они продолжались целую вечность, ночь за ночью, месяц за месяцем, с осени 1940 года по весну 1941-го, а потом, после перерыва, в 1944 году, и закончились, словно чудовищная пародия на симфонию Бетховена, серией оглушительных ложных кульминаций.

Все знали, что это будет, бомбежек не избежать, а Лондон почти беззащитен. Когда Невилл Чемберлен в 1938 году вернулся из Мюнхена, он пытался оправдать свою тактику «умиротворения» Гитлера чувством страха, которое испытал, когда летел над Темзой в сторону Лондона и видел внизу тысячи беззащитных крыш — легких целей для бомбардировки. Воздушная угроза Лондону беспокоила Черчилля еще в 1934 году, когда Гитлер пришел к власти и начал в бешеном темпе наращивать мощь своей авиации. «Это же самая шикарная мишень в мире, — предупреждал он, — словно огромную, жирную, породистую корову привязали в лесу как приманку для хищника».

Он давал страшные прогнозы того, что случится, если к нему не прислушаются. От тридцати до сорока тысяч человек погибнут в течение недели или десяти дней интенсивных бомбардировок, а от трех до четырех миллионов охваченных паникой лондонцев будут вынуждены бежать за пределы Лондона. «От воздушной угрозы не убежишь. Надо признаться себе — отступать некуда. Мы не можем перевезти Лондон в другое место. Мы не сможем вывезти массу людей, вся жизнь которых связана с Темзой». К 1939 году из новостной кинохроники люди уже знали, что творилось, когда японцы разбомбили Шанхай. Они уже знали, что сделал с Герникой легион «Кондор» в 1937-м.