Куда острее все было в разделенной Германии. Немцы продолжали чувствовать себя одним народом — попытки восточногерманских идеологов сконструировать социалистическую немецкую нацию были не слишком успешны — и говорили на одном языке. За восточными немцами автоматически признавалось гражданство ФРГ. Богатство, достигнутое Западной Германией к 60-м гг., тоже влекло, и весьма. Анклав другого мира в ГДР, Западный Берлин, щедро поддерживался общегерманскими субсидиями и представлял собою наглядную витрину процветания. Причем такую, с бытом которой можно было знакомиться по телевизору: избирательно глушить западные телеканалы только на территории ГДР, а на территории Западного Берлина не глушить не было технической возможности. Наконец, линия стены была проведена со всей грубостью, как топором, разрубающим живой организм города на части. Представим себе сходным образом разделенные Западную Москву и Восточную Москву, Западный Петербург и Восточный Ленинград. Достойный сюжет для антиутопии.
Другое дело, что на этом грубом попрании естественных национальных стремлений немцев держался послевоенный миропорядок, та самая Ялтинская система, ныне весьма многими оплакиваемая. Если принимать, что несправедливость лучше беспорядка, надо принимать тогда и разделительные линии в Европе, и границы, обтянутые колючей проволокой, и никаких «Обнимитесь, миллионы!» — пограничная стража стреляет без предупреждения. Дополнительную сложность проблеме придает всеобщий характер Ялтинской системы, проявившийся как раз в 1989–1991 гг., когда падение стены повлекло за собой распад Варшавского договора и СЭВа, а он, в свою очередь, повлек за собой распад СССР, причем число жертв этого распада все еще не окончательно. См. сводки из Донбасса.
Ялтинская система была выстроена так, что, когда она рухнула, за удовлетворение во всех смыслах законного желания немцев жить в единой стране пришлось расплачиваться попранием не менее законных желаний других народов — в том числе народов СССР, не больно-то и знавших, где Берлин находится, — жить если не в благополучии, то хотя бы в мире. Разделительные линии исчезли в одном месте, чтобы вскоре появиться в другом.
Беда М. С. Горбачева была даже не в том, что он особенно не торговался с немцами о цене объединения Германии, хотя при большей настойчивости мог бы выторговать разные блага. Обозревая дальнейший ход событий, понимаешь, что все эти многие миллиарды, которыми он манкировал, все равно пошли бы псу под хвост — это мы умеем. Беда (и вина) последнего генсека — как, впрочем, и наша общая тогдашняя беда и вина — в том, что к вопросу разделительных линий и железного занавеса все тогдашнее общество подходило как к игре с ненулевой суммой: «Откроем эти ворота, и обнимутся миллионы, всем будет хорошо».
По прошествии четверти века выясняется, что тогдашнее справедливое и достойное действие повлекло за собой множество недостойных и несправедливых последствий. Одним стало хорошо, но другим плохо, а в итоге вся та же нулевая сумма. Как ни пытаются убедить в ее несуществовании, а она опять вылезает, и, что делать с нею, непонятно.