Маруся Климова: Растоптанные цветы зла. Моя теория литературы

Между тем известно, что даже такой одиозный атеист, как Сталин, прежде чем предпринять карательные меры против Мандельштама, считал своим долгом поинтересоваться у людей, которых он считал посвященными в тонкости литературного ремесла, является тот мастером или же нет. То есть Сталин был совсем не чужд определенной мистики по отношению к способности того или иного человека создать нечто не совсем ординарное и близкое к совершенству. А именно такую способность и называют обычно мастерством. Я не слишком высокого мнения о сверхъестественных свойствах поэзии. Но и я понимаю, что написать стихотворение, вызывающее восхищение пусть и не у тебя самого, а у кого-то другого, тем более, кое-что знающего и посвященного, несоизмеримо сложнее, чем несколько раз обойти вокруг столба и потом запустить в него камнем. Хоть небольшая, но какая-то тайна или загадка в таком стихотворении присутствует. Однако у религиозных людей, в отличие от того же Сталина, подобное мистическое чувство по отношению к личностям, способным создать нечто такое, что невозможно разложить на последовательность банальных телодвижений и перемещений в пространстве, отсутствует начисто. Поэтому они с такой бесцеремонностью и вторгаются практически во все сферы, включая те, где заведомо ничего не смыслят, и им абсолютно все равно, кого поучать и наставлять «на путь истинный», кого они перед собой видят: известного политика, художника, программиста, генетика, астронома или даже нобелевского лауреата по физике.

И я почти не сомневаюсь, что, если человек не испытывает ни малейшего трепета или хотя бы удивления, когда видит перед собой что-нибудь высшее и недоступное его пониманию, то причины подобной «слепоты» следует искать в его религиозности, причем совсем не обязательно в традиционном понимании этого слова. Такой человек может прыгать ночью по комнате на одной ноге, совершая вращение вокруг своей оси, и регулярно совершаемые им несложные телодвижения, о которых окружающие могут даже не догадываться, способны укреплять его мнение о себе ничуть не меньше, чем посещения храмов и многочасовые бдения на коленях или в позе лотоса.

Обратила сегодня внимание в «Перекрестке» на обилие товаров, без которых спокойно можно было бы обойтись. Если посмотреть хотя бы на напитки – думаю, вполне хватило бы воды, молока, спиртного, соков, ну еще там пива. Но есть ведь еще Доктор Пеппер, Кола, Пепси, Спрайт, Севен Ап и еще черт знает что. Не могу сказать, что все перечисленное вредно или же полностью лишено вкусовых достоинств. Дело не в этом. Меня смущает то, что все эти товары гораздо больше нужны тем, кто их производит, чем потребителям, которые вполне могли бы прожить и без них. А то, что их все-таки покупают, обусловлено исключительно раскруткой и вложением в рекламу со стороны все тех же производителей. То есть спрос в данном случае вовсе не рождает предложение, а, наоборот, предложение определяет спрос, поскольку само его и формирует.

Забавно, что мозги современного человека забиты всякими ненужными или необязательными словами и понятиями ничуть не меньше, чем полки современного магазина – товарами. И у меня такое чувство, что больше всего в их захламлении поучаствовала философия. Очевидно, что «классовая борьба» гораздо больше нужна коммунистам, чем народу, точно так же, как и «бессознательное» необходимо прежде всего психоаналитикам, а не их пациентам. А уж об огромном количестве всевозможных терминов, понятий и категорий, порожденных философами для решения своих узкоспециальных и карьерных задач, и говорить нечего. Между тем многое из этого все равно попадает в широкий обиход. Стоит ли тогда среднестатистическому индивидууму тратить свое время на постижение смысла «деконструкции» или же «дискурса»? Мне почему-то кажется, что он вполне мог бы прожить и без них – как без «Спрайта» и «Сэ вэн Апа».

Уже почти год я встречаю в окрестностях Невского старушку. Вся обвешана огромными полиэтиленовыми пакетами, в платке и одежде, состоящей из нескольких слоев всякого тряпья. Похоже, она постоянно таскает на себе всю свою утварь вне зависимости от времени года и погодных условий. Маленькая, сгорбленная, еле передвигается. Я натыкаюсь на нее в разных точках, по диаметру от Невского, а точнее, той его части, что ближе к Московскому вокзалу, иногда по несколько раз в день. Не человек, а улитка, несущая на себе свой домик. От обычных бомжей она отличается тем, что похожа не на алкоголичку, а скорее даже на интеллигентку, с огромным крючковатым носом, темными с проседью волосами и лицом, поросшим редкой щетиной. Иначе бы я вообще не обратила на нее внимания. После того как мамаша сообщила мне, что по линии деда у меня в роду были английские бароны Эйсмонды, один из которых играл на скрипке в Большом театре, я почему-то мысленно стала называть ее для себя баронессой: «баронессой фон Эйсмонд». Это имя, мне кажется, ей очень подходит. Сегодня я наконец-то дала ей пирожок.