Луи-Себастьен Мерсье - Картины Парижа. Том II

Сказать ли правду о большинстве читателей? Пословица говорит: Не будь укрывателей, не было бы и воров. Если бы большинство не было склонно покровительствовать всему, что унижает известных писателей, то они не вели бы между собой войны. Таким образом, публика ответственна за те крайности, которые писатели позволяют себе, так как она подкупает толпу журналистов и поощряет их рвать друг друга на части. За последние несколько лет журналисты особенно охотно идут навстречу этим оскорбительным ожиданиям публики. Никогда еще презрение к благопристойности не заходило так далеко; а что касается критики, то она сделалась такой резкой, такой педантичной, что утратила влияние, на которое рассчитывала.

Эти мелкие и бесцельные ссоры, порождаемые завистью и партийным духом мелких писателей, желающих кичиться друг перед другом своими преимуществами, столь же смешны, как и постыдны, так как в большинстве случаев дело идет о рифмах, полустишьях, о неудачном слове и т. п. Чем пустяшнее причины, тем ожесточеннее нападки. Незначительность предмета спора выставляет обе стороны в самом смешном свете, ибо и те и другие так горячатся, точно все кругом рушится.

Но бесполезно было бы увещевать по этому поводу поэтов: они приходят в неистовство, превращаются в каких-то одержимых, споря об изяществе того или иного стиха, о превосходстве той или иной трагедии Расина, о вкусе, — слово, которое они постоянно употребляют и о смысле которого обычно не имеют никакого понятия. Я присутствовал при совершенно невероятных прениях по этому поводу, и если бы я передал во всех подробностях диалог выступавших, здравомыслящие люди обвинили бы меня в намеренном искажении действительности. Свои статьи спорщики пишут непосредственно после таких безобразных схваток, чем и объясняется, что в них так много слов и так мало мыслей.

Правда, публика, занятая другими событиями, видит литературные дела сквозь некий туман; она не обладает действительным знанием того, о чем идет речь. А потому она мирится со всякой грубостью, и так как лень лишает ее возможности вынести точный и обоснованный приговор, то ей нужен кто-нибудь, кто подсказал бы ей то или другое решение (хотя бы и неправильное) и время от времени побуждал бы ее выносить произведению смертный приговор. Ибо что может быть грустнее, как выслушивать похвалу своим современникам?! В Париже, если и хвалят что-либо, то только под влиянием общего увлечения или под влиянием партийных выгод. А — как говорил Гельвеций — все, что не божественно, становится отвратительным. В иных кружках приходится быть одновременно и строгим хулителем и восторженным энтузиастом и быстро переходить от одной из этих крайностей в другую, чтобы слыть за человека, умеющего правильно судить о людях и о книгах.

Считают, что такому громадному городу, как Париж, необходимо получать ежедневно известную порцию легких сатир для поддержания постоянного волнения и беспокойства, и совершенно был прав тот, кто сказал, что хорошая брань всегда лучше принимается и запоминается, чем любое хорошее рассуждение. Вот в нескольких словах вся теория журналистики.

Когда появляется какая-нибудь хорошая книга, — здравомыслящие люди, прежде чем высказать о ней свое мнение, читают ее и думают о ней; глупцы же сразу начинают кричать, кричат долго и марают кучи бумаги. Вспомните, как было встречено появление Духа законов, Эмиля и тому подобных книг.

Счастливы литераторы, не ведающие этой прискорбной войны! Ее можно избежать, заботливо наблюдая за своим самолюбием, так как борьбе обычно дает начало чересчур гордящийся своими знаниями ум, желающий заставить всех думать по-своему. Противоречат же для того, чтобы унизить ближнего, чтобы удовлетворить затаенную досаду, а вовсе не для того, чтобы чему-нибудь научиться. Колкость спешит сорваться с пера, часто даже помимо нашей воли, а стоит позволить себе нанести кому-нибудь несколько ударов, как уже становишься врагом этого человека. Нападающий прощает всегда менее охотно, чем пострадавший.

Трон ее в Париже. Занимающихся же ею даже слишком много; но так как основательно заниматься политикой во Франции почти что запрещено, так что склонности к политике нет никакой возможности проявляться свободно, а все другие области знания, относящиеся к естественной истории или химии, требуют большего количества свободного времени и хорошего состояния, то ум парижанина все же предпочитает область изящной словесности всякой другой. Бедняк в такой же мере, как и богач, может отдаваться ее очарованию. В этом ее преимущество. К тому же она охватывает все, что относится к воображению, а поле это неизмеримо, и для путешествий по нему больших денег не требуется. Чувствительная душа и тонкий ум равно могут находить удовлетворение в чтении поэтов, романистов, историков. Все это всегда будет создавать такое множество любителей изящной словесности, какого никогда не будет у точных наук; последние, не говоря об известной их сухости, требуют еще некоторых усилий, не давая со своей стороны сразу же тех наслаждений, какие дает изящная словесность. Литература заставляет забывать скуку, одиночество, несчастье, она радует все возрасты, заполняет все часы и минуты, и сам Цицерон, хотя и был государственным человеком, написал о ней похвальное слово, которое до сих пор сохранило всю прелесть новизны и одинаково хорошо воспринималось во все времена.