Дмитрий Павлов - На пути к Цусиме

Как мы уже знаем, глава британской военно–морской разведки Луи Баттенбергский в своем секретном сообщении в Foreign Office от 14(27) октября 1904 г. высказал твердое убеждение, что никаких миноносцев японцы в Великобритании не закупали. В том же смысле на запросы британского внешнеполитического ведомства ответили правительства Франции, Голландии, Германии, Дании, Швеции и Испании. В бумагах российского посольства в Лондоне сохранилась собственноручная записка лорда Лансдоуна графу Бенкендорфу от 29 октября 1904 г. с извещением, что проведенное полицией расследование не подтвердило сообщений прессы о том, что в Гулле «недавно высадились 20 японских морских офицеров» [266]. В то же время в одном из первых «послегулльских» интервью японский посланник в Лондоне Хаяси откровенно заявил, что «присутствие японцев в Гулле и в других английских городах не составляет никакого секрета» [267]. Спрашивается: чем мог тогда привлечь этот рыбацкий городок представителей Страны восходящего солнца? Помимо этого, тогдашние газеты, включая английские, регулярно сообщали о приостановке британским кабинетом отправок заказчику миноносцев и других военных судов, уже построенных или строившихся для некоей «иностранной державы» на английских верфях, чаще всего — в Ньюкастле [268]. Наконец в Архиве внешней политики Российской империи сохранилось письмо из Брюсселя коллежского советника П. С. Боткина в МИД, в котором, как на «совершенно достоверный факт» (курсив документа. — Авт.) указывалось, что антверпенская фирма «Agence Maritime Walford» «занималась отправлением в Японию купленных японцами во время войны в Англии миноносцев». «Вальфорду, — сообщал Боткин, — удалось довести один миноносец до японского порта, за что Вальфорд получил 200 тыс. франков. [...] Об остальных купленных в Англии миноносцах я стараюсь разузнать, так как подозреваю, что именно они‑то и принимали участие в нападении на нашу эскадру». Интересно, что, если верить данным этого российского дипломата, та же фирма одновременно поставляла товары для нужд Кронштадтского порта и перевозила в Россию грузы Красного Креста [269]. Мы еще будем касаться некоторых, сходных этому, сюжетов в последующих главах этой книги.

Адмирал в море — царь и Бог, и потому разгадку «гулльского инцидента» (как и причины цусимской катастрофы) многие историки пытались найти и, вероятно, еще будут искать в личности ее командующего — 3. П. Рожественского. Через призму своего отношения к нему воспринимали злоключения эскадры и очевидцы — его подчиненные. С уверенностью можно сказать, что Рожественского, человека властного, жесткого, а иногда и жестокого, на эскадре побаивались и недолюбливали (обратное на любом флоте — редкость), хотя с уважением относились к его организаторским талантам и требовательности — потому и спасли его, с риском для жизни, тяжелораненого, в цусимском бою. Но даже его недоброжелатели из числа подчиненных (лейтенанты П. А. Вырубов и П. Е. Владимирский, например) нашли в себе мужество беспристрастно оценить происшествия в Северном море — их свидетельства мы уже приводили. Многие же последующие исследователи искушения «списать» все на личные качества Рожественского избежать не смогли.

Указания на психическое нездоровье этого русского адмирала, его некомпетентность, самодурство и даже трусость кочуют по страницам исторических сочинений и по сей день. Советский историк А. Л. Сидоров, например, без долгих разговоров аттестовал Рожественского «держимордой и трусом», и именно в этом находил объяснение всему перечисленному. Почти все подобные суждения основываются на свидетельствах писателя А. С. Новикова–Прибоя как участника похода эскадры. Но в этих оценках автор «Цусимы» далеко не оригинален. Известно, что в 1904 г. писала о Рожественском английская и американская пресса; менее известно, что в 1905 г. российский «большевиствующий» публицист М. Павлович (Вельтман) отозвался о его действиях в Северном море, как о «бреде фантазии больного человека» [270]. С тех пор этот «бред фантазии» пошел гулять по свету и в том числе был подхвачен А. С. Новиковым–Прибоем, беллетристом и мемуаристом и, по сути, главным советским историографом 2–й эскадры, попутно с чужим литературным псевдонимом («Прибой»). Между тем к его свидетельствам следует относиться с большой осмотрительностью, и вот почему: во–первых, этот унтер–офицер не мог быть осведомлен о действительных планах и намерениях Рожественского и его штаба уже потому, что шел на броненосце «Орел», а не на флагманском корабле, и своим единственным информатором о настроениях на «Суворове» имел всего лишь штабного писаря, с которым изредка встречался на стоянках. Во–вторых, А. С. Новиков был настроен пораженчески и в силу одного этого не мог быть объективен в оценках действий командования эскадры. Не следует также забывать, что автор «Цусимы» как нестроевой кладовщик («баталер»), согласно боевому расписанию, в момент военных действий был обязан находиться не на палубе своего броненосца, а в санитарной каюте, и потому в описании всех наиболее острых ситуаций, в которые попадала эскадра, он неизбежно вторичен. На это обращали внимание и русские флотские офицеры, участники и современники войны с Японией, сразу после выхода новиковской «Цусимы» в свет. «Каждый абзац ее старые моряки, досконально знавшие все подробности настоящей, не книжной, Цусимы, обсуждали подолгу, — свидетельствует очевидец. — […] И они придирчиво сверяли свои оценки с характеристиками бывшего баталера. И отдавали ему должное. Описывал он верно и честно, но видел все, как заключили оба бывших штаб–офицера, с «нижней палубы». В их устах это означало «узко», с предвзятых позиций» [271]. В общем, советский историограф малоинформирован, пристрастен, и «проблема Рожественского» остается актуальной по сей день, несмотря на уже сделанные попытки ее разрешить [272].