Йозеф Рот - Берлин и его окрестности (сборник)

Дас Тагебух, 05.04.1930

Иногда, в приступе нещадной меланхолии, я захожу наугад в любое берлинское ночное заведение, не то чтобы с целью поразвлечься, но скорее чтобы насладиться чувством злорадства, какое вызывает у меня зрелище этого поставленного на конвейер веселья. Моим малодушным опасениям, что испытывать тоску при виде увеселительных заведений меня заставляет всего лишь груз прожитых лет, противостоит объективное познание несказанно унылого однообразия международной ночной жизни. И в самом деле, сам механизм, посредством которого в наши дни производится и потребляется радость, упрощен и очевиден настолько, насколько человеческой натуре стала свойственна привычка волей-неволей искать пищу для удовольствий не в себе, а вовне, жадно ее притягивая и заглатывая. Иной раз кажется, что грубая эта тяга, добывающая и перерабатывающая себе пищу буквально из всего и из ничего, завладевает и всеми нашими душевными силами, цинично наживая капитал на потребности и необходимости человека хоть изредка веселиться. Больше того, создается впечатление, что эта огрубленная и усредненная индустрия увеселений мало-помалу породила единый для всех городов мира тип ночного гуляки со строго стандартными, в высшей степени незамысловатыми потребностями, удовлетворяемыми по одинаковым и простым правилам. Так что к двум часам ночи картина, открывающаяся нам в баре, танц-баре или в кафе-люкс в Берлине, Париже, Марселе или Каире будет всегда примерно одна и та же: ароматизированный дым интернациональных «эксклюзивных» сигарет стоит сизой пеленой, образуя под потолком своего рода газообразную завесу. Чем-то красным задрапированные лампы не столько распространяют, сколько скрывают свой свет. По интернациональным рецептам взбитые коктейли, химической пестротой напоминающие жидкие самоцветы, мерцают в одинаково недолитых и одинаково выпуклых стаканах объемом примерно в половину кокосового ореха. Пучки коктейльных соломок, желтых, надменных ломак, торчат в нарочито аляповатых металлических бочонках – этом единственном снисходительном напоминании о давно преодоленном, грубом и неотесанном периоде человеческой истории.

В углу, где обосновался оркестр – но, разумеется, пребывая не в чинном сидячем положении, а беспрерывно производя бессмысленные телодвижения, напоминающие известное упражнение «бег на месте», только перенесенное из мира армейского в мир вакхического милитаризма, – сверкает и мерцает, стонет и плачет, завывает и трелями заливается саксофон, мирская труба этого нечестивого, предпоследнего судного дня. Музыканты, разумеется, не во фраках. В рубашках с засученными рукавами, словно игроки в кегли, в облегающих майках, словно теннисисты, – короче, во всей этой англо-саксонской экипировке, как бы призванной намекнуть, что извлечение звуков и даже мелодий требует не столько музыкального, сколько спортивного дарования. Присутствующие в заведении дамы, где бы заведение ни находилось, кажется, все поголовно сделаны из одного и того же материала красоты, который некая всемогущая и расточительная божественная сила равномерным слоем рассыпала по всем государствам, невзирая на климатические, геологические и расовые особенности, с целью беспрерывного воспроизводства того интернационального и инфантильного типа стройных, узкобедрых женщин, в коем порочность гармонирует с тренированностью, современная мода на самостоятельность – с испытанной методой пленять слабостью и беспомощностью, активное и пассивное избирательное право – с ласковой готовностью позволить себя купить. Во всех городах и весях утвердился и совершенно определенный, унифицированный тип моложавого, то бишь как бы вовсе без возраста, бонвивана в мужской одежде (единственный признак его половой принадлежности): гладко выбритое лицо, прилизанные назад волосы, широкие (подбитые ватой) плечи и стиснутые бедра, колышущиеся от собственной ширины брюки и остроносые лаковые туфли – а еще эта небрежность поз из модных журналов, эта ноншалантность витринного манекена, это наигранное утомление жизнью в стеклянном взоре и эти узкие губы, подретушированные самой природой в тщете посостязаться с ухищрениями современной фотографии. Для производства музыкально-гимнастических упражнений пары поднимаются равномерно и равнодушно. Движения музыкантов куда энергичнее, чем движения танцующих. Так и кажется, будто марионеточные вихляния вытягивают из тел танцоров последние остатки живости. Изображать оную еще как-то способны те танцевальные дуэты, которые под вывеской «демонстрация современных танцев» кочуют из одного крупного города в другой, дабы одинаковой механической улыбкой, обаяние которой сводится лишь к оскаливанию ухоженных зубов, повсюду ежедневно и еженощно зарабатывать свой нелегкий хлеб. Нигде не увидишь хозяина заведения, словно все эти бары и кафе и впрямь никому не принадлежат, словно это общественные учреждения пользования роскошью призваны удовлетворять соответствующие потребности населения наподобие автобусов и уличных фонарей, словно индустрия развлечений тем самым стремится доказать свое нерасторжимое родство с индустрией пользы.