Йозеф Рот - Берлин и его окрестности (сборник)

Во избежание недоразумений уточню: я вовсе не намерен подвергать сомнению приличное и вполне достойное подражания качество предлагаемого ассортимента. Я лишь пытаюсь на конкретном примере показать, до чего это непростое дело – популяризировать литературу. Перед нами цепочка вроде бы случайных, но сколь же симптоматичных мелочей: маленький столик, суета и спешка, зимняя стужа, палисадники, изгороди и решетки, обилие кинозалов и баров. А ведь немецкую книгу и так-то нелегко отличить от безделушки. Переплет трещит, обложка рвется, опоясывающая книгу полоска с рекламной аннотацией соскальзывает, зато бумага и печать столь неимоверно добротны, что поневоле хочется вымыть руки, прежде чем до них дотронешься – а между тем, так уж повелось в нашем грешном мире, интерес к литературе довольно редко совпадает с желанием непременно предварительно помыться. Пару недель назад я имел удовольствие подержать в руках французское издание одной из моих книг. И, представьте, я сразу ее узнал. Она была в бумажной обложке, уже не безупречно чистой, зато легко помещалась в кармане и, как родная, напоминала мою первую рукопись, да-да, я тотчас же ее узнал, до того по-свойски ложилась она и на мою ладонь, и в мой карман, – именно таким и был мой первый литературный опус, моя безыскусная (хотя и искренняя) попытка обнажить симптомы нашего мира и нашего времени – пусть и в тайной, безмолвной, сокровенной надежде поведать и позволить судить об этих симптомах другому миру и другому времени, если книге моей посчастливится хоть ненадолго свое время пережить. Французская книга была сделана не на века, она дышала бренностью, как я сам, как тот мой первый, еще рукописный опус, – и при этом внешне ничем не отличалась от книг величайших авторов, рядом с которыми я, скорее всего, был ничтожно малой фигурой. Стоило же положить рядом с ней немецкий оригинал, и он уже одним только вальяжным оформлением солидного переплета предъявлял надменные претензии на почетное место в книгохранилищах, вообще на Saecula Saeculorum [36], так что я, краснея от стыда, виделся сам себе чуть ли не конкурентом автора Святого Писания. Да окажись в моем положении хоть сам Гомер – он бы тоже был сконфужен до крайности.

Я, автор, сам робею перед своими изданиями. Впрочем, при моей разнузданной скромности это, пожалуй, еще ничего не доказывает. Но даже дешевые книжки «народной библиотеки», пользующиеся в наши дни такой любовью, внушают мне страх. Они дешевы, но выглядят все равно дорого – вид у них добротный. И издатели гордятся – мы, мол, способны даже добротный товар предлагать по дешевым ценам.

Пусть это тайна, я все равно ее выдам: наши издатели просто не могут издавать книги недобротного вида. Дешево ли, дорого ли – иметь добротный вид книга будет в любом случае. И всегда будет оставаться безделушкой (ломкой, невзирая на всю свою внешнюю «добротность», солидной – напоказ – при всей своей непрочности), всегда на крохотном столике, всегда зимой, всегда в палисаднике и всегда за решеткой, в стужу, среди суеты и спешки, на Курфюрстендамм, Никогда книги не будут нужны нам столь же насущно, как морковь или картошка. Впрочем, может, оно и правильно, морковь полезнее.

Ди литерарише Вельт, 14.03.1930

Берлинская весна как сезон развлечений (или, как здесь принято говаривать на берлинском французском, – «амюземанда») становится настоящей сенсацией лишь с открытием самой большой балаганной площади, именуемой Луна-парком, что вздымается сразу за Халензейским мостом этаким апострофом, что поставлен божеством сенсаций в конце аллеи Курфюрстендамм, которая, кажется, сама нескончаемостью своего пробега воплотила томительное обещание сенсаций. Здесь мир развлечений усугублен до абсурда, самый абсурд возведен в гиперболу, а безобидная забава утомляет иной раз почище тяжкой работы. Есть поистине адские машины, на которых с тебя семь потов сойдет, прежде чем ты испытаешь вожделенное удовольствие, этакие пирамиды бессмыслицы, пытающиеся к тому же, так сказать, превзойти собственные вершины. Бездумное веселье достигает здесь карикатурных масштабов. Ну разве не чудно, когда некий солидный господин, возжелав позабавиться, взбирается на «Танцевальную стремянку» и, вскарабкавшись до середины, в полной беспомощности вцепляется в заплясавшие под ним ступеньки, становясь всеобщим посмешищем вместо того, чтобы смеяться самому?!