А Старцев: Генри Торо и его Уолден

Уже говорилось, что было бы неверно сводить идейный мир Торо к полемическим парадоксам "Уолдена". Внимательный анализ его практической деятельности показывает, что и его взгляды на жизнь не укладываются в рамки индивидуалистической утопии, которую он построил в "Уолдене", имеют более широкую базу и более крупное общественное значение.

Торо неоднократно подчеркивал, что, критикуя господствующий порядок, он не имеет в виду защиту какой-либо общественной реформы, но только отстаивает личное самосовершенствование индивидуума. Известно и то, что, подобно Эмерсону, он относился критически к коллективным социально-преобразовательным опытам в духе Брук-Фарм. Правда, он мотивировал свою точку зрения главным образом соображениями практической целесообразности. "То, что истинно для одного, несомненно, остается еще более истинным для тысячи... - говорит Торо в "Уолдене". - Но... тот, кто едет один, может выехать хоть сегодня, а кто берет с собой спутника, должен ждать пока тот будет готов, и они еще очень нескоро пустятся в путь".

Долгое время он в самом деле чуждается общественных начинаний и отказывается от участия в каких бы то ни было организациях.

Первое выступление Торо, связанное с борьбой против рабовладельчества, относится ко времени его уолденского уединения. В знак протеста против войны с Мексикой, которая велась американским правительством в интересах плантаторов Юга, Торо демонстративно отказался платить подушный налог и был заключен в тюрьму. Он пробыл в тюрьме только сутки - кто-то внес за него недоимку, и Торо освободили. Очень известный, если и не вполне достоверный рассказ гласит, что Эмерсон, прогуливаясь, увидел своего друга в городской тюрьме за решеткой. "Генри, почему вы здесь?" - спросил он в изумлении. "Уолдо, почему вы не здесь?"- ответил ему Торо.

В самом деле, в статье "О гражданском неповиновении" (On Civil Disobedience, 1849), написанной после этого эпизода с неуплатой налога, он говорит, что "в государстве, где несправедливо заключают в тюрьму, подлинное место для справедливого человека - в тюрьме".

Торо развивает здесь общую рационалистическую критику государственности в духе соответствующих мотивов "Рассуждения о политической справедливости" Уильяма Годвина. Как и у Годвина, эта критика имеет у него анархо-индивидуалистическую тенденцию.

Торо готов признать, что оснований для открытого возмущения в Америке в данный момент больше, чем в канун войны американцев за независимость. Он заявляет о своем решительном несогласии с политикой американского правительства и объявляет всякую связь с ним "позорной". Мотивируя отказ уплатить налог, он разъясняет: "У меня нет охоты - даже если бы это и представлялось возможным - следить за своим долларом, пока на него купят человека или купят ружье, чтобы убить человека".

Тем не менее его выводы пока что только сводятся к рекомендации "гражданского неповиновения", отказа сотрудничать с правительством, пока оно не перестанет действовать в интересах рабовладельцев.

Крайнее обострение политической борьбы в США на протяжении 1850-х годов, когда вопрос о борьбе против рабства стал вопросом жизни и смерти для американской буржуазной республики, вынудило Торо отказаться от доктрины пассивного сопротивления и выступить против реакции. Если его действия и в эти годы продолжали по большей части быть действиями одиночки, то его позиция делала его бесспорным участником крайней левой партии американских революционных демократов.

Толчком для Торо послужил принятый конгрессом США в 1850 г. закон "О беглых рабах", который обязывал власти Северных нерабовладельческих штатов ловить беглых негров-невольников и передавать их на Юг. Под впечатлением очередной выдачи рабовладельцу-плантатору негра-невольника (это было известное дело схваченного в Бостоне раба из Виргинии Антони Бернса) Торо произнес в 1854 г. публичную речь под вызывающе-демонстративным названием "Рабство в Массачусетсе" (Slavery in Massachusetts), приурочив ее специально ко Дню независимости США. Речь Торо была немедленно перепечатана лидером аболиционистов У. Л. Гаррисоном в его "Liberator-е" и Хорэйсом Грили в "New-York Daily Tribune".

"Я жил весь последний месяц... охваченный чувством громадной, неизмеримой потери, - говорит Торо. - Сперва я не мог понять, что со мной. Потом понял - я потерял родину".

Торо говорит, что жизнь утратила для него свою привлекательность. Поблекли обычные интересы, отпали любимые занятия. Он горько жалуется на обывательское бездействие и политическую трусость своих сограждан из Северных штатов, которые позволили рабовладельцам учинить насилие над всей страной. "Я с изумлением вижу, что люди идут по своим делам, как будто бы все по-старому, - восклицает Торо, - я говорю себе: "Несчастные! Они, наверное, не слышали, что случилось""