Дмитрий Азов: В строю — сыновья

Отца Витя помнил смутно, лишь по отдельным, накрепко врезавшимся в память эпизодам. Вот в такой же летний день пришел он из правления колхоза, посмотрев на мать, произнес тихо:

— Мужайся, Марийка. Война…

А через несколько дней уехал. Нужно было спасать колхозный скот. В последний раз прижал сынишку к своей широкой груди:

— Не горюй, Витюлька. Скоро вернусь. Через пару — тройку недель.

Но не вернулся ни через три недели, ни через год. Фашисты заняли село вскоре после того, как его покинул Евтей Моисеевич, и тут же заявился полицай:

— Собирайся, председательша.

— Да куда же я… такая, — смутилась Мария Андреевна.

Полицаи брезгливо покосился на ее располневшую фигуру:

— Собирайся, говорю!

Витя бросился было к матери, но полицай оттолкнул его. Сначала дети молчали, не понимая, в чем дело. И лишь горько заплакали потом, когда Мария Андреевна в сопровождении полицая вышла из комнаты.

Двое суток держали ее в участке, допрашивали, где муж, и, не добившись ответа, отпустили, зная, что все равно никуда не уйдет: детей полная хата.

Узнали ребята, что такое враги и что несут они с собою. Радостная жизнь сменилась муками, пытками, истязаниями. Но ничто не могло сломить веры народа в победу. Злобные слухи ползли по селу: «Немцы в Москве. Скоро конец Советам». А в ответ на это вранье алым огоньком вспыхнул над школой советский флаг, кто-то наклеил листовки:

«Смерть гадам! Не верьте фашистской пропаганде. Врагу не видать Москвы».

Три года оккупации, тяжелых, изнурительных. Но самое трудное — неведение. Где отец? Что с ним? Может быть, погиб давно. До села дошли слухи, что в Таганроге все колхозное хозяйство разбомбили. Попал под бомбежку и Евтей Моисеевич. Мария Андреевна, потускневшая, горько смотрела на ребятишек. Перед отъездом, обнимая жену, Евтей Моисеевич прошептал ей на ухо: «Не унывай. А если сынок народится, Васей назови». В горькую годину предстояло появиться на свет новому человеку. Что будет? Мария Андреевна уже примирилась с мыслью, что муж убит. Но где-то в дальнем уголке своего сердца лелеяла мечту, смутную надежду на встречу. «Евтей, неугомонный, дорогой человек мой, — думала Мария Андреевна. — И где же ты есть? Какие ветры обдувают могилу твою? А может, и нет могилы…» Не придет Евтей, по-ребячьи задорно не рассеется, не расцелует новорожденного, тайком пробравшись в больницу. Да и больницы-то нет теперь. Нет колхоза, нет сельсовета. Невесть откуда кулачье появилось. Уже приходил Шквыря Александр — фашистский холуй. Грозился из хаты выгнать. «Нам, — говорит, — твой Евтей богато насолил в свое время».

Витя хорошо запомнил его тяжелый и злобный взгляд, презрительный смех, редкие желтые зубы и выкрик, полный ненависти:

— Уходите из дома, большевистские выкормыши! На мороз!

Жили в недостроенном свинарнике. Здесь и родился четвертый сын. Как и хотел Евтей Моисеевич, Васей назвали его. Но не уберегли. Зимой в свинарнике холодно было, простудился малыш и умер…

Но все это в прошлом. Сейчас Виктор бросится в цепкие объятия отца. Уже позади осталось картофельное поле. Всего с полкилометра до железной дороги! Батько! Витя обязательно скажет ему: «Бей фашистов поганых до самой их смерти». Мальчик далеко отстал от матери. Петя и Нина, взяв его за руки, торопили:

— Скорее, скорее же!

Мария Андреевна уже подбежала к сверкающим рельсам, остановилась на секунду и повернула к станции. Но когда поднялась из лощины на пригорок, увидела, что поезда уже нет. Силы покинули ее. Опустилась на землю, погладила шершавой рукой блестящий, словно зеркало, рельс и прислонилась к нему щекой. Ребята подняли мать, и все они пристально поглядели в ту сторону, куда ушел состав. Далеко на горизонте неподвижно повисла черная грива дыма — единственное, что напоминало о поезде.

Мария Андреевна только сейчас вспомнила о записке, разжала кулак, в котором крепко держала ее, расправила и начала читать вслух:

«Здравствуйте, дорогие мои Марийка, Микола, Петро, Нина, Витя и самый маленький гражданин (не знаю кто — сынок или дочка)! Все нормально. Воюем. Когда нас разбомбили в Таганроге, пошел в горвоенкомат, попросился на фронт. Простите, родные, что оставил вас в трудный час на муки. Не знал, что так получится. Подробности потом. Ждите писем. Остаюсь любящий вас Евтей Гребенюк».

Впервые за все эти годы Мария Андреевна улыбнулась. Правда, слезы по-прежнему застилали ее глаза, но это были слезы радости, надежды. Витя долго смотрел на сверкающие рельсы, щурил глазенки. Потом, прижавшись к матери, сказал: