Юрий Скуратов: Путин – исполнитель злой воли

В машину ко мне каким-то чудом прозвонилась журналистка из телекомпании НТВ, попросила прокомментировать ночной показ пленки по РТР. Я чувствовал, как внутри меня возникло какое-то жжение, едва не перехватившее дыхание, за ним – злость.

Странная сложилась ситуация с показом этой пленки. Решение Совета Федерации состоялось, голосование известно: 143 на 6, аргументы сторон высказаны. По логике, показывать надо было до заседания Совета Федерации… Впрочем, раз давят – значит, был у окружения Бориса Николаевича страх, значит, они боялись. И прежде всего разоблачений, уличений в воровстве, во взяточничестве, в том, что они ободрали страну, сделав людей непомерно нищими, а себя непомерно богатыми…

– Считаю, что это – форма давления в связи с расследованием крупного уголовного дела, – сказал я.

– Какого дела? – заинтересовалась журналистка.

– Дело… – я задержал дыхание, решая, назвать или не назвать фирму, которой это касается впрямую, – швейцарской фирмы «Мабетекс».

Так я впервые на всю страну назвал фирму, связанную преступными нитями с кремлевской верхушкой.

– Давление же на меня оказывают те, кто боится расследования, – добавил я.

Сказать больше я ничего не мог, не имел права…

Вот и ЦКБ. Я поднялся на лифте на этаж, где находилась комната заболевшего президента. Первый человек, которого я увидел, был Юрий Васильевич Крапивин – начальник Федеральной службы охраны. Он пытался переговорить со мной о смене моей охраны. Дело в том, что Генеральный прокурор – один из восьми охраняемых государством лиц. В эту восьмерку входят сам президент, премьер-министр, председатели трех высших судов России – Верховного, Арбитражного и Конституционного, председатели двух палат парламента и Генеральный прокурор… Подобный разговор Крапивин вел со мной еще в феврале, но тогда я резко высказался против: мы начали расследовать дела, связанные с самыми могущественными людьми России, и смена охраны может быть чревата…

Я сказал Крапивину:

– Юрий Васильевич, я уже предупреждал вас в прошлый раз: если вы поменяете мне охрану, я объявлю об этом всенародно и выскажу свои соображения по поводу того, зачем вы это делаете. Вы этого хотите?

Лицо Крапивина сразу сделалось кислым, и он от меня отстал.

Следом в коридоре повстречался Якушкин, пресс-секретарь прошел мимо, не поздоровавшись. Вот – даже не здоровается. В голове промелькнула грустная мысль: «Потомок декабристов… А воспитание недекабристское. Впрочем, человек, который столько лжет, утверждая, что президент работает по шестнадцать часов в сутки, вряд ли может быть потомком декабристов. Он потомок кого-то другого, из породы Хлестаковых».

В палате-кабинете президента находились трое: сам Ельцин, Примаков тогдашний премьер правительства и Путин – в то время директор Федеральной службы безопасности и секретарь Совбеза. «Если Борис Николаевич руки не протянет – я поступлю так же», – подумал я. Президент приподнялся в кресле и поздоровался за руку.

На столе перед ним лежала видеокассета с приключениями «человека, похожего на генпрокурора» и тощенькая папочка с материалами. Он ткнул пальцем в торец стола, где стоял стул. Сам он сидел за столом в центре, вертел в пальцах карандаш, постукивая им по видеокассете. У стола же, по одну сторону, лицом ко мне, сидел Примаков, по другую, как-то странно съежившись и натянув пиджак на сухой спине так, что были видны острые лопатки, – Путин.

За окном занималось солнце. Воздух сделался розовым, бодрящим, на ветках недалеких елей шебаршились птицы, стряхивали с лап чистый свежий снег.

Дверь в соседнюю комнату была приотворена. Мелькнула невольная мысль: «А не сидит ли там Татьяна Дьяченко? Очень может быть, что и сидит. Оттопырила по-крестьянски ухо и приготовилась слушать, о чем пойдет речь». В последнее время ежечасный доступ к «телу» – то бишь к отцу – имела лишь она одна. Значит, она «одна» (плюс незаменимые ее советчики Березовский, Волошин, Чубайс, Абрамович, Бородин, Мамут) и решает наши судьбы. В том числе и судьбы Примакова с Путиным, находящихся здесь.

Ельцин откинулся на спинку кресла, отдышался и произнес:

– Вы знаете, Юрий Ильич, я своей жене никогда не изменял…

Такое начало меня обескуражило, но не больше. Я понял: говорить что-либо Борису Николаевичу, объяснять, доказывать, что кассета вообще не может быть предметом официального обсуждения, бесполезно. Откуда вы взяли, господа, эту кассету? Вы же становитесь соучастниками преступления. Что вы делаете? Со-у-част-ни-ки.