Джордж ван Фрекем - Гитлер и его бог. За кулисами феномена Гитлера

В основу либретто оперы Вагнера «Риенци» легла история жизни Кола ди Риенцо (1313—1354), трибуна, который хотел восстановить былую славу коррумпированного и упадочного Рима в период авиньонского пленения пап. Рожденный в простой семье, Кола ди Риенцо в 1347 году вступил в борьбу с римскими феодалами, которые фактически правили городом и угнетали народ. Его мечтой было возрождение величия и славы бывшей столицы мира. Его идеал Италии, «святой» и единой, был близок к мистическому. Он, по всей видимости, хотел положить начало третьему – согласно учению Иоахима Флорского – периоду мировой истории: царству святого духа. Поначалу народ следовал за Риенци (так его стали называть). Он считал себя трибуном, подобным народным вождям древнего Рима, и сознательно вел себя соответственно этому образу. Но когда он начал говорить о высших материях, лежащих за пределами понимания бедняков, которые думали лишь об улучшении своего положения, народ его оставил. В конце концов, по наущению знати, они восстали и убили своего трибуна. У Вагнера Риенци погибает в огромном пожаре.

По всей видимости, молодой Адольф неожиданно и с большой силой почувствовал, что в событиях на сцене, в музыке Вагнера предсказана его собственная судьба. Там был идеалист ниоткуда; кризисная ситуация, созданная и эксплуатируемая негодяями; был героический протест и героические действия трибуна, пытавшегося начать новую эру. Вероятно, драматическое предательство и гибель в пламени казались ему тогда лишь театральным ходом, хотя о возможности Weltenbrand , мирового пожара, Гитлер говорил еще в тридцатых годах. Однако либретто Вагнера оказалось пророческим.

«Это был самый впечатляющий момент нашей с ним дружбы, – пишет Кубицек. – Когда я вновь вспоминаю мою юношескую дружбу с Адольфом Гитлером, ярче всего всплывают в памяти не его монологи и политические идеи, но тот ночной час на Фрайнберге», где Гитлеру «открылся в видении путь, по которому он должен был идти».

После представления «Риенци» они, потрясенные трагической гибелью героя, в молчании вышли из театра. «Была уже полночь, но мой друг, серьезный и ушедший в себя, засунув обе руки в карманы куртки, не останавливаясь, дошел до конца улицы и вышел из города». Они взошли на вершину холма под названием Фрайнберг. Там «Адольф встал напротив. Он схватил обе мои руки и сжал их. Этот его жест был нов для меня. По силе этого пожатия я мог судить, до какой степени он был впечатлен. Слова не текли из его уст как обычно, скорее, они извергались, неоформленные, грубоватые…

Постепенно он стал говорить свободнее… Но так, словно через него говорило другое «я» – его это поражало так же сильно, как и меня. Не то чтобы он был опьянен своим красноречием, как говорят об ораторе с хорошо подвешенным языком. Напротив! У меня, скорее, сложилось впечатление, что он и сам с изумлением наблюдал за тем, что со стихийной силой прорывалось из него… Он был в экстатическом состоянии, в полном восторге, и то, что он только что пережил в «Риенци», преобразилось в грандиозное видение на другом уровне – на его собственном… Впечатление, полученное от оперы, было лишь внешним толчком, вынудившим его говорить. И как скопившиеся воды прорывают дамбу, так изливались из него слова. В великолепных захватывающих образах он раскрыл передо мной свое будущее и будущее своего народа… Он говорил о задаче, которую его народ доверит ему: вывести его из состояния рабства к высотам свободы… Он говорил об особой миссии, которая будет на него возложена». Кубицек пишет, что прошло много лет, прежде чем он понял, что в действительности значили для его друга те минуты под ночным ноябрьским небом. Когда они спустились с холма и вошли в город, часы пробили три. Однако Гитлер развернулся и вновь зашагал к холму. «Мне нужно побыть одному», – сказал он. Больше он никогда к этому не возвращался.

К июлю 1939 года, «перед началом войны», когда Гитлер уже был известным всему миру всесильным немецким фюрером и рейхсканцлером, Кубицек, хотя и ставший прекрасным музыкантом, не сумел подняться выше поста секретаря в муниципалитете небольшого городка. Гитлер пригласил тогда своего вновь обретенного друга на фестиваль почитаемого ими обоими Вагнера в Байрейте. Фюрер играл там роль покровителя и благодетеля. Как-то за разговором Кубицек напомнил Гитлеру о тех минутах на Фрайнберге, думая, что после всего пережитого они изгладились из его памяти. «Но лишь только я произнес первые слова, я заметил, что он прекрасно помнил все это в мельчайших деталях… Я также был среди гостей, когда он рассказывал о том, что случилось после представления «Риенци» в Линце, г-же [Винифред] Вагнер. Таким образом, точность моих воспоминаний была подтверждена дважды. И я никогда не забуду тех слов, которые он сказал г-же Вагнер в заключение. Он очень серьезно произнес: “Именно тогда все это и началось”» 177.