Владимир Гаков: Дама, король и много джокеров

Именно общее увлечение Лавкрафтом странным образом и свело Генри Каттнера и Кэтрин Мур. Непререкаемый авторитет и великий гуру всех авторов литературы «ужасов», сам того не ведая, сосватал двоих из своих верных адептов.

Произошло это, как и следовало ожидать в фантастическом сообществе, фантастически просто и неожиданно.

Когда в 1935 году молодой Каттнер завязал переписку с Лавкрафтом, Кэтрин Мур уже не первый год состояла у того в корреспондентах. Постоянный читатель журнала, Каттнер, разумеется, был хорошо знаком и с ее творчеством, высоко ценя его, и лишь природная робость не позволяла ему написать восхищенное письмо «мистеру Муру». А тут как раз подвернулся редкий шанс: сам Лавкрафт попросил молодого фэна переслать несколько своих книг в Лос-Анджелес «К. Л. Муру», и Каттнер, тогда временно проживавший в Нью-Йорке, воспользовался этой возможностью. Легко представить себе изумление молодого человека, когда он получил ответ за подписью Кэтрин Мур!

Два «лавкрафтнутых» фэна начали переписываться, и за два последующих года очно встретились-то, наверное, всего несколько раз – в Лос-Анджелесе и в Индианаполисе. Однако большего им, собратьям по увлечению, и не требовалось. Закончился этот роман в письмах их женитьбой в Нью-Йорке в июне 1940 года.

Что даже для близких друзей обоих оказалось, мягко сказать, неожиданностью.

Кэтрин Мур, повторяю, считалась красавицей – а кроме того, была уже писателем с именем (пусть и мистифицирующим до поры читателей). Что касается ее нового друга и соавтора, то застенчивый, худой и совсем не атлетический брюнет с усиками, еще не состоявшийся как писатель и вообще никакой не победитель по натуре, Каттнер менее всего должен был ассоциироваться у девушки с ее героем – Нортвестом Смитом.

Тем не менее Мур, как женщина сообразительная и практичная (порукой тому – ее карьера в индианаполисском банке), уже пришла к выводу, что «нет ничего скучнее, чем выйти замуж за Нортвеста Смита. А Генри Каттнер, как показывало его собственное творчество и о чем свидетельствовали отзывы знавших его людей, был человеком удивительно изобретательным, восприимчивым, обладал свежим взглядом на все вокруг и очень, очень остроумным. Я думаю, все мы ценили его в основном За его уникальное чувство юмора. Но в то же время в нем ощущалась такая внутренняя сила и самодисциплина, которые я редко встречала в мужчинах. И за которые я особенно благодарна Генри, потому что в ряде случаев он меня крепко выручил. В этом, а не внешним сходством, он напоминал мне Нортвеста Смита».

Сняв себе скромную квартирку в пригороде Нью-Йорка, молодожены прожили на восточном побережье еще год. А потом Соединенные Штаты официально вступили во вторую мировую войну – случилось это сразу же после трагедии в Пирл-Харборе, – и Каттнер был призван в армию. Всю войну он провел санитаром в военном госпитале в Форт-Монмуте (штат Нью-Джерси); как ни горько это звучит, но от возможной смерти на фронте его спасло то, что убило спустя 13 лет, – слабое сердце.

Когда болезнь дала себя знать, супруги переселились поближе к Лос-Анджелесу, в щадящий климат курортного местечка под исчерпывающим названием Лагуна-Бич [4] Сейчас в этом райском уголке, на скале, спускающейся прямо к океану, «повис» дом другого известного фантаста – Грегори Бенфорда. . В начале 1950-х Каттнер, пользуясь привилегиями участника войны, поступил без экзаменов в лос-анджелесский Университет Южной Калифорнии и, проучившись там три с половиной года, уже начал работу над дипломом, как тут его и настиг фатальный инфаркт.

Случилось это 4 февраля 1958 года. Смерть забрала писателя, несколько месяцев не дожившего до своего 44-летия, из только что купленного нового дома, расположенного, наверное, в самом мирном и симпатичном районе Большого Лос-Анджелеса – Санта-Монике.

Его преждевременный уход из жизни поверг в траур мир американской научной фантастики. При жизни Генри Каттнер не отличался общительностью, был личностью во всех отношениях зажатой и погруженной в себя. Однако, по воспоминаниям многих – в их числе Брэдбери, Блох, Старджон, – не было в лос-анджелесском фантастическом кружке человека более приятного и дружелюбного. В опубликованном некрологе Теодор Старджон сказал просто и искренне: «Я никогда не слышал ни единого плохого слова, сказанного в адрес Генри. Никогда не ощущал даже легкого дуновения зла, идущего от него. Никогда не встречал другого такого человека, утрату которого ощущал бы столь остро – при том, что мы вовсе не были близко знакомы. Он не должен был умирать».