Алексей Самойлов - Расставание с мифами. Разговоры со знаменитыми современниками

– Сатира, скажем так, это оборотная сторона романтизма…

– Очень хорошо. Так и есть.

– И все-таки присущий тебе эксцентризм, сатирическая заостренность рождены не одной советской властью. Сыграли тут свою роль какие-то конкретные обстоятельства? А может быть, это просто гены? Я несколько раз видел твоего батюшку, но эксцентризма в нем, кажется, не было.

– Батюшка? Прелестный был человек, абсолютно прелестный. Могучий. Автор пяти детей. Хозяин самой большой пушки на всем Балтийском фронте. Эта пушка сейчас стоит на Поклонной горе. Человек глубочайшего юмора, и очень иронический человек. Но очень простой.

Он родился в Одессе, два месяца там прожил, потом его мама вышла за другого и увезла младенца в Киев. Все его киевское детство мама разносила молочные продукты по кондитерским, поэтому, избалованный киевскими сластями, он на всю жизнь остался сладкоежкой. Потом работал у своего же дяди сапожником и шапочником, затем на шахте. Когда ему было уже восемьдесят лет и мы ходили с ним к моему другу, скульптору Васе Аземше, которого ты знаешь, он его клал на локотках, по-старчески хихикая.

В нем была крестьянская нравственность, хотя по происхождению он не крестьянин, народная. На своей батарее он был крепкий хозяин. Я прекрасно знаю, что его любили сослуживцы. В ранние годы, когда мы вместе ходили в баню, там всегда встречались его раненые и искалеченные товарищи, все обращались к нему уважительно, а он отвечал снисходительно иронично, но тоже очень уважительно. Я его интонацию навсегда запомнил.

А мама была столичная интеллигентка, любительница Маяковского и сама писала стихи под Маяковского. Она приобщила меня к чтению стихов. И за моими юношескими писаниями очень внимательно следила. Я к ней относился иногда довольно по-хамски (так бывает, когда тебя очень любят). О чем сейчас, конечно, сильно жалею.

Мама не работала. При таком количестве детей держать хозяйство трудно. Она была великим кулинаром и очень кокетливой женщиной, которую обожали ее подруги.

– В общем, ты от всех взял свое.

– Ну, да. Если во мне существует какая-то кокетливость, то это от мамы. А ирония – от отца.

– Вадим, я недавно перечитал дневники Ренара, которые мне понравились значительно меньше, чем в юности. Тем не менее, хочу, чтобы ты прокомментировал одну его фразу: «Ирония – стыдливость человечества».

– Я тоже увлекался этой книжкой. Но «человечество» – это слишком широко сказано, я привык все воспринимать более лично. Настоящая ирония чаще всего адресована себе. Только в этом случае она сильна. Ирония прикрывает высокие чувства, пафос. Человек боится быть пафосным, боится выказывать свои подлинные чувства. Стыдится. Поэтому надевает плащик иронии.

– Ты подтолкнул в памяти еще одну цитату. Бродский сказал о своем не полном приятии какого-то писателя, потому что тот недостаточно ненавидит себя.

– Это очень хорошо сказано. Вот эти последнегодичные высказывания, что надо жить для себя, даже когда это относится к здоровью, меня раздражают. К себе надо относиться с небрежением. Художнику любить себя страшно опасно. Когда на этом себя ловишь, становится пакостно. Сегодня вспомнил одну фразу из «Бани» Маяковского – слова Оптимистенко, – вспомню и вторую – Победоносикова: «Самоуважение титаническое». Замечательно смешная фраза.

Самоуважение страшно губит художника. Сколько ни думаю о больших художниках, все-таки они к себе относились чрезвычайно строго.

– Часто страдая садомазохизмом…

– Часто, да. Тем интереснее их читать, тем поразительнее читать все, что они писали для себя. Много горького. Тут не отделаться простенькой формулой: «порядочный человек – порядочный художник». Но самоирония была практически у всех.

– Такое впечатление, что во власть приходят исключительно люди, которые этого свойства лишены.

– Конечно. Власть подтверждает твое право быть главным, хорошим, свободным от критики. Убеждает в том, что ты – сама сила, само достоинство, сама прелесть. Помнишь, у Толкиена есть такой отвратительный персонаж, который говорит про себя: «прелесть моя»…

– Вадик, ты в последнее время написал несколько мюзиклов…

– Широко сказано: мюзиклы. Я написал «Чайку», которая называется оперетта. «Веселых ребят» мы написали с Игорем Иртеневым вместе с композиторами Дунаевскими.

Мне было очень интересно стихотворно сформулировать Чехова. Это ведь у чеховских героев – о высоте, благородстве, душевной чистоте, прелести? Но эти герои, что замечательно, очень опереточны. Провинциальная, видимо, не очень сильная, с дурным вкусом актриса Аркадина, мятущийся, невнятный парень Треплев, девушка странного поведения, непонятно какая актриса, которая балдеет от столичного писателя, – Нина. Сам этот столичный писатель Тригорин, надутый, глуповато рассуждающий, любящий себя, кстати. Они все опереточные герои, которых просто имя Чехова, начальный МХАТ сделали совсем иными. Если смотреть на них честно и при этом читать у Чехова другие вещи, то видишь: это пошлые люди. Но не стоит забывать и о том, что их надо жалеть. Чехов их, кстати, меньше жалеет…