Николай Мельников - Портрет без сходства. Владимир Набоков в письмах и дневниках современников

Эдмунд Уилсон – Элен Мучник, 18 марта 1971

<���…> Набоков неожиданно написал мне письмо, в котором сообщает о том, что ценит мою дружбу и что все прощает. Ему сказали о моей болезни, а он всегда испытывает радость, когда узнает, что его друзья в плохой форме. Он оплакивал Романа Гринберга по меньшей мере за десять лет до его смерти. <���…>

Эдмунд Уилсон – Кэтрин Уайт,

27 декабря 1971

Дорогая Кэтрин,

спасибо за письмо <���…>.

Набоков стал совсем несносным. Он выставляет себя благородным русским либералом и в то же время – важным русским барином. На самом деле он ни то и ни другое. Подозреваю, что во многом его нынешний ужасный нрав обусловлен состоянием его языка. В постскриптуме к русской версии «Лолиты» он признается в том, что отчасти утратил свой русский, а его английский становится все более и более экстравагантным. Возможно, тебе, как редактору, удавалось выправить его английский.

Эдмунд Уилсон

Из дневника Марка Шефтеля, 2 апреля 1972

Набоков – русский писатель (точнее сказать, был им до 1940 года), который в какой-то момент начал писать по-английски. В настоящее время почти все его русские вещи переведены на английский, хотя большинство из них переведено другими людьми. Правда, значительную часть перевел его сын Дмитрий, под присмотром самого Набокова, но это не то же самое, что аутентичный авторский перевод. Набоков говорил мне, что такой перевод для него тяжелое испытание, так как теперь он ориентирован на другого читателя, с иной системой координат, и у него возникает естественное желание – переписать книгу, фактически создать новое произведение на ту же тему.

Юрий Иваск – Владимиру Варшавскому, 2 августа 1972

<���…> Набоков – увлекательная игра, шахматная партия: читаю, даже восхищаюсь. Игры нужны, и это моя особая тема. <���…>

Из дневника прот. Александра Шмемана, 20 апреля 1973

<���…> Вчера – на сон грядущий – перечитывал страницы из книги J. Schlumberger об A. Gide и его жене <���…>.

Тоже вчера – две главы из «Дара» Набокова, который перечитывал много раз. Смесь восхищения и возмущения: какое тонкое разлито во всей этой книге хамство . Хамство в буквальном, библейском смысле этого слова: самодовольное, самовлюбленное издевательство над голым отцом. И бесконечная печаль набоковского творчества в том, что он хам не по природе, а по выбору, гордыне. А гордыня с подлинным величием несовместима. Он не «хамит» с природой, и тут его творчество подчас прекрасно, велико («И хочется благодарить, а благодарить некого…»). «Хамит» он исключительно с людьми, которых он видит по-«хамски»: подобное познается подобным. Гоголь видел «пошлость». Но он не «хамил». Потому у него трагедия. Никакого трагизма, ни малейшего, в творчестве Набокова нет. Откуда же ему взяться в этом хамском и пошлом мире? Набоков тоже в конце концов – «спекуляция на понижение». Беспримерное торжество, удача этого «хамства» – чего стоят отчим и мать Зины в «Даре» или Ширин. И полный крах, когда он, как говорят, «выводит положительные типы», то есть тех, кого он любит и с кем не «хамит». Отец, мать (и в «Даре», и в «Других берегах»), Зина, жена, сын. Уж такие они не как все, с такой тонкостью, с такой несводимостью ни к чему обычному, общему. Тут «хамству» противостоит мелкий «снобизм». Но горе в том, что это не природа Набокова, что и хамство, и снобизм он выбрал. И там, где их нет («Василий Иванович» и др.), там видно, с какой возможной, данной и заданной ему, полноты он «пал». И, упав, смеется и страшно доволен сам собой. Демоническое в искусстве: ложь, которая так подана, что выглядит, как правда, убеждает, как правда. <���…>

…7 мая 1973

<���…> Вот случайно купил за девяносто пять центов и лениво перечитываю «Пнин» Набокова. Как он верно подметил фальшь американского университета, карикатуры на Оксфорд, Гейдельберг и Сорбонну, но карикатуры дешевые. Диссертации, докторат, наука – тут все это вроде зажигалки, которую, не зная, что с ней делать, дикарь вешает себе на нос или на ухо и страшно горд. Эксперты без культуры, мешанина курсов, которые студент выбирает, как овощи на базаре. Библиографии, душный, затхлый воздух «департаментов», напичканных гениями. <���…>

Из дневника Владимира Варшавского, 21 мая 1973

<���…> И все-таки всегда тайная мечта написать что-то приближающееся к чуду некоторых страниц «Жизни Арсеньева»: арестанта в окне острога, цветистого обрыва над станицей в Крыму. У Набокова тоже есть такие волшебные описания: например, в «Весне в Фиальте». Как странно: они оба, владея этим чудным даром воссоздания природы, ничего подобного не достигают, когда доходит дело до человеческой жизни, до человеческих чувств. <���…>