Хорхе Ибаргуэнгойтиа: Мертвые девушки

Прошло пятнадцать дней. Когда жители Сальто-де-ла-Тукспана начали забывать о вооруженном нападении, следователь получил телеграмму следующего содержания:

«Допросите пострадавшего еще раз и выясните, участвовал ли он в 1960 году совместно с обвиняемой Серафиной Баладро в тайном погребении».

Во время второй беседы со следователем Симон Корона захотел прежде, чем даст показания, уточнить: обязан ли он предоставлять запрашиваемую информацию? «Вы здесь находитесь добровольно или принудительно?» — «Добровольно» — «Значит, не обязаны». — «Задержана ли уже Серафина Баладро?» — «Здесь говорится „обвиняемая“, значит, задержана или будет задержана». — «Получит ли она больший срок, если он ответит утвердительно на поставленный вопрос?» — «Скорее всего, да».

Удовлетворенный этими ответами, Симон Корона рассказал следователю дело Эрнестины, или Эльды, или Элены. Следователь зачитал показания вслух, допрошенный их подтвердил и подписал. Эта подпись обошлась ему в шесть лет тюрьмы.

Сидя в тюрьме, Симон Корона так рассказал дело Эрнестины, или Эльды, или Элены.

Я увидел, что она идет по дорожке между тополями, и глазам своим не поверил. Эта женщина, одетая в черное, с лаковой сумочкой в руке, не могла быть Серафиной. Похожа на нее и одета так же, но это не могла быть она. И все-таки у меня задрожали колени. И я подумал: «Неужели я до сих пор ее люблю?».

Я стоял возле ларька с газировкой и ждал полудня, чтобы встретиться с одним сеньором из финансового ведомства, который мог простить мне кое-какие налоги. А женщина идет себе да идет по аллее, и чем ближе подходит, тем больше похожа на Серафину. Чтобы взять себя в руки, я стал думать: этого не может быть, потому что Серафина живет в другом городе, и ей нечего делать в Пахаресе. Она подходит еще ближе и тоже думает, как потом рассказала: не может этот парень возле ларька быть Симоном. Когда я разглядел скуластое лицо, раскосые черные глаза и гладко зачесанные волосы, было уже поздно. Серафина собственной персоной, и я попался.

Она направилась прямо ко мне, растянула рот, как в улыбке — я даже сломанный зуб разглядел, — и влепила мне пощечину.

Я не шелохнулся, а она развернулась и пошла прочь. Я посмотрел по сторонам, есть ли свидетели моего позора, но не заметил никого, кроме ларечника — тот отвел глаза и, ковыряясь ложкой в банке, сделал вид, что очень занят. Если бы он засмеялся, я бы начистил ему физиономию, но он не засмеялся, поэтому мне ничего не оставалось, как повернуться и пойти в другую сторону.

Все получилось, как обычно: она мне напакостила, и я же чувствовал себя виноватым. Я забыл пощечину, как забыл все, что случилось два года назад, например, ее шашни с проезжим агентом, носок, который нашел под кроватью. В голове крутилась одна мысль: жить не могу без Серафины, я ее бросил, но, если бы она меня простила, мне больше ничего в жизни не надо.

Я слонялся по кривым закоулкам — солнце пекло, мухи жужжали, потому что стоял июнь, — и твердил себе: «Она тебя еще любит, раз дала пощечину».

Я жалел, что не упал на колени и не стал вымаливать прощение за то, что сбежал от нее. «Я хочу к тебе вернуться», — вот что нужно было сказать. А я стоял и молчал, когда она подошла, и не стал ее догонять. Я был уверен, что теперь упустил ее навсегда и очень горевал.

С такими мыслями я добрел до перекрестка. Повернул голову посмотреть, нет ли машин, и увидел ее. В сотне метров от меня она шла, не спеша, как ходят, когда нечего делать, просто чтобы убить время. Серафине тогда уже исполнилось тридцать восемь, но издалека она казалась девчонкой. Она заглянула в кондитерскую, перешла улицу, столкнулась с прохожим, который тащил какой-то мешок, и только я подумал, что лучше мне идти своей дорогой, пока она меня не заметила, как тут-то она меня и заметила.

И опять я ничего не сделал, просто стоял и ждал.

Она подошла и спрашивает:

— Что ты делаешь в Пахаресе?

Я сказал, как есть: приехал повидать одного сеньора, который может скостить мне налоги.

— И я за тем же, — говорит.

Казалось, что наша встреча на этой улице, в этом городе, в этот час была делом самым обычным. Как будто я не бросил ее со скандалом два года назад, как будто она не встретила меня пощечиной двадцать минут назад. У нас с самого начала так было. Я никогда не знал, чего от нее ждать.

Мои часы показывали больше двенадцати. Только я хотел предложить ей пойти вместе к тому сеньору, который мог простить нам часть налогов, как она говорит: