Афанасий Коптелов - Дни и годы[Из книги воспоминаний]

Но главное — трагическое соседствовало с героикой. Из небытия встал Кузнецкстрой. Радовала страну Магнитка. Как на великом торжестве гудели паровозы Турксиба. Были челюскинцы. Были папанинцы. Были удивительные перелеты наших авиаторов через Ледовитый океан в Америку. Менялись сами люди. В кишлаках Средней Азии горели на кострах скинутые паранджи. По призыву подруг садились девушки за руль трактора. По рукотворным каналам, прорытым в бывших пустынях, струилась живительная вода. Чудо за чудом! Откуда это? Кто вдохновил на трудовые подвиги? ОН. Разве можно было не преклоняться перед ним?..

… За филенчатой дверью шелест голосов.

Вера Ивановна, глянув на дверь, махнула рукой:

— Видать, надолго секреты разведут. А мы самоварчиком займемся.

Подожгла березовые лучинки, поверх них положила древесный уголь, сунула трубу в печное отверстие, и самовар ожил, забормотал. Вера Ивановна провела меня в столовую. Там, похвалив дочку Леночку за прилежание, погладила ее белые, как лен, волосы:

— В отца пошла: французским увлекается. — И попросила. — Прочитай, доча, дяде французские стихи.

Леночка встала, как в школе, и зазвенел ее чистый голосок. Прочла одно стихотворение, второе… Самовар в кухоньке, остывая, умолк.

— Придется подживить…

А приглушенный разговор в кабинетике все продолжался. И Вера Ивановна, вернувшись, загремела посудой:

— Я вам положу дичинки, хоть заморите червячка. Не до полночи же ждать их. Ника как раз вчера перепелок принес. Перед отлетом — жирные-жирные.

Я, поблагодарив, отодвинулся от стола. Ведь неизвестно как закончится разговор. Может, Зина расстроится, заторопится домой и придется смущенно извиниться за беспокойство.

Наконец, дверь распахнулась, вышла раскрасневшаяся Зина, прижимая к груди дамскую сумочку, в которой, — я догадывался, — хранился, становясь заветным, листок с такой ответственной рекомендацией. За ней — улыбающийся Никандр, как видно, довольный ответами на его взыскательные и дотошные вопросы.

— Извини, Вера — Никандр тронул локоть жены. — Самоварчик-то наверно…

— Да, подживляла уже два раза.

— Вот спасибо. Доставай дичинку. — И повернулся ко мне. — А мы так поговорили по душам, что даже забыли на часы взглянуть.

Но главные волнения для Зины были впереди, и она на каждый телефонный звонок спешила к аппарату, висевшему в коридоре нашей квартиры. Не из райкома ли? Говорили, что вот-вот пригласят на беседу. Тревожно на душе: о чем там будут расспрашивать? Конечно, не только о школьных делах.

А той порой в райком посыпались анонимки. Это не было случайностью. Волна анонимок начинала превращаться в бедствие. «Доброхоты» и «бдительные патриоты» действовали по дьявольскому правилу: если нечего «наклепать» на неугодного человека, так можно и пофантазировать, только бы «насолить покрепче». И на соль не скупились.

Нам анонимки добрый десяток лет усыпали путь шипами да колючками. Любители этого постыдного эпистолярного жанра писали не только в Железнодорожный, но и в Центральный райком города, опекавший ячейку писательской организации. И даже в Москву писали Алексею Суркову, одно время возглавлявшему Союз писателей страны.

Алексей Александрович Сурков, знавший меня по многим встречам, даже прислал письменное внушение. А теперь, когда Зинаида Коптелова вступает в партию, для анонимщиков открылись новые возможности «наворачивать» что-нибудь политическое. Анонимки, как семена липучки в дороге, цеплялись за одежду, тащились всюду. И не так-то просто было отряхнуть их.

Ее приняла седеющая женщина в черном железнодорожном кителе со значком «ударника» в петлице. Лицо у нее бледно-постное, в уголках тонких губ залегли морщины, глаза холодные, как льдинки, голос прокуренно-хриплый. Строго покашливая, она долго расспрашивала и о матери, и о дедах с бабушками. А дотошливая службистка, продолжая покашливать, требовала подробностей и полной откровенности. Лишь после того, как Зина мимоходом упомянула, что отец перед последним арестом прятал от полиции в ее детской кроватке типографский шрифт, строгая райкомовка вдруг перестала покашливать и в глазах у нее затеплились добрые искорки:

— С этого бы и начинала, — упрекнула она и тут же подбодрила. — Ну рассказывай, рассказывай дальше. Откуда тот шрифт?

— Говорят, Сергей Миронович где-то раздобывал.

— Киров?! Так что же ты до сих пор молчала? О Кирове нужно рассказывать всем, особливо детям в школе. Ты знаешь, какой это был человек? Любимец партии! Первый после Ленина оратор! Без всякой бумажки. Получше вашего Луначарского. В Ленинграде его все звали Миронычем. Знаешь, как он выступал на семнадцатом съезде? У всех сердца зажег. Знаешь?