Том Сегев - Симон Визенталь. Жизнь и легенды

Через два года после этого Визенталь прочел газетную статью, где утверждалось, что концлагерь Маутхаузен был построен по инициативе Шпеера, и послал статью самому Шпееру, но тот ответил, что выступать с опровержением не собирается: «По своему опыту вы лучше меня знаете, что опровергать клевету такого рода нет смысла. С вами это происходит каждый день, а теперь вот начинает происходить и со мной». Обвинение это, писал он, разумеется, «нелепое», и будь оно справедливым, про это уже давно бы где-нибудь сообщили.

В действительности, когда Шпеер инспектировал концлагерь Маутхаузен (примерно за полтора года до того, как туда попал Визенталь), он приехал туда вовсе не для того, чтобы улучшить санитарные условия, а для того, чтобы повысить производительность рабского труда заключенных. Хорошо он был знаком и с Освенцимом.

Даже если Визенталь и почувствовал себя после этого обманутым, высвободиться из ловушки, в которую он попал, было теперь так же трудно, как и дистанцироваться от Вальдхайма после его разоблачения. И подобно тому как он защищал Вальдхайма, пока не узнал, что тот лжет, он выступал и в защиту Шпеера. Он даже пригласил его стать одним из авторов комментариев в новом издании книги «Подсолнух», как если бы Шпеер был одним из выдающихся интеллектуалов, заслужившим, чтобы о его этических откровениях узнал весь мир.

Комментируя книгу Визенталя, Шпеер очень тщательно выбирал слова. Он пытался убедить автора, что, в сущности, тот раненого эсэсовца простил (подобно тому, как простил самого Шпеера), а попутно старался изобразить себя жертвой. «Вы, – писал он, вспоминая свою первую встречу с Визенталем, – проявили милосердие, человечность и доброту. Вы не сыпали мне соль на раны, пытались помочь, не упрекали меня, не срывали на мне злость. Я смотрел в ваши глаза и видел в них всех убиенных; в них отражались страдание, унижение, обреченность и муки сынов человеческих. Чего в них не было, так это ненависти. Они оставались теплыми, толерантными и полными сострадания к ближнему». Говоря о страданиях, Шпеер, по-видимому, имел в виду и свои собственные: годы, проведенные в тюрьме, а, возможно, также поражение Германии и смерть его друга Гитлера.

В какой-то момент Шпеер перестает скорбеть о своей участи и деловито напоминает, что Визенталь написал к его книге предисловие, в котором отметил, что ее автор свою вину признал, но уже в следующей строчке снова начинает говорить о себе так, словно был жертвой нацистских злодеяний, а не одним их тех, кто их совершил: «Меня привела к вам пережитая мной психологическая травма, и вы мне очень помогли, как помогли тому эсэсовцу, когда не вырвали свою руку из его руки и не стали его попрекать. Каждый человек несет на плечах груз собственной жизни, и никто не может его от этого груза освободить, но с тех пор, как мы познакомились, нести свой груз мне стало легче. Через вас на меня снизошла Божья милость».

Это был очень христианский и хорошо продуманный текст, написанный не преступником, просившим прощения у своей жертвы, а жертвой, удостоившейся прощения своего мессии, и Визенталь был потрясен этим до глубины души. «Я думаю, – писал он Шпееру, – что благодаря этому эссе весь мир увидит в вас то, что вижу я».

После этого Шпеер начал присылать Визенталю неформальные по тону записки, а в конце концов обратился к нему с очень личной, почти интимной просьбой: прочитать перед публикацией рукопись его новой книги. Визенталь согласился. Ему казалось, что он понимает не только самого Шпеера, но и все поколение, к которому тот принадлежал. Идеология, в которую они верили, ослепила их, а когда они осознали, куда ведет выбранный ими путь, было уже слишком поздно. «Мы все делали в молодости ошибки», – написал он Шпееру как-то раз, и в этой фразе содержится ключ к пониманию их взаимоотношений.

В октябре 1994 года к Освенциму подъехала служебная машина с правительственными номерами. Ее сопровождал полицейский эскорт. Визенталь, которому скоро должно было исполниться восемьдесят шесть лет, приехал в Польшу с визитом примирения. Президент Лех Валенса наградил его орденом, а Ягеллонский университет в Кракове присвоил ему почетное докторское звание. Визит получился весьма символичным, и Визенталь был очень взволнован: он все время плакал. Примириться с поляками ему было нелегко, но искушение даровать им прощение пересилило.

Когда он вошел в ворота, на которых красуется знаменитая надпись «Труд освобождает», то стал рассказывать своему биографу Гелле Пик, как его привезли в Освенцим на одном из «поездов смерти» и как он выбрался оттуда живым. По его словам, их привезли в Освенцим из концлагеря Плашув, но вместо того чтобы отправить на смерть в газовые камеры, оставили на три дня в вагонах, а затем почему-то отвезли в другой концлагерь, Гросс-Розен. Так, мол, он и спасся.