Анатолий Панков - По скользкой дороге перемен. От стабильности Брежнева до наследства Ельцина

Потом еврейская прослойка в высших эшелонах совсем истончала. Остался только Вениамин Дымшиц, переживший в советском правительстве аж пять его руководителей – от Сталина до Рыжкова. В последние годы занимался материально-техническим снабжением Страны Советов. То есть человек был на хозяйстве, а чисто политические вопросы не решал. Может, он был талантливым (по-советски) хозяйственником, а может, его и держали-то на высоком посту, чтобы продемонстрировать, что евреи у нас не преследуются. Хорошие, правильные, «свои» евреи. А со всякими отщепенцами, диссидентами нам не по пути строительства коммунизма.

Негласно эта линия – отлучение евреев от реальной политической деятельности – последовательно проводилось на всех уровнях. Даже на низовых. В первичных организациях компартии на предприятиях и в учреждениях практически невозможно было с пятым пунктом стать их руководителем. А в обкомы, горкомы, райкомы и прочие «комы» даже на рядовые, инструкторские должности таких принимали только в силу кадрового голода в отдалённых районах. Да и директорские должности заполнялись с учётом анкеты. И всё это негласно, закулисно, по тихому, по предварительному просеиванию и строгому взращиванию молодых кадров. Конечно, были исключения, особенно в тех сферах, о которых я вначале упомянул. Или там, где приоритет тех или иных специалистов был непререкаем, скажем в науке, связанной с ВПК.

На бытовом уровне лично я не заметил махрового антисемитизма. Мне могут возразить: потому не заметил, что я не еврей, а если бы, мол, им был, то заметил… Возможно. Но именно в моём бытовом окружении антисемитизма не было. Ни родители, ни соседи, ни знакомые, ни коллеги по работе это не проявляли.

Помню лишь, что в доме отдыха парни раскрыли паспорт, оставленный соседом по комнате, и обнаружили, что на самом деле его звали не Мишей, а Моисеем. Ну, похихикали, но ему так ничего и не сказали, чтобы не обидеть.

Помню также урок, преподнесённый мне в моём шестилетнем возрасте. Тогда, во время войны, я без присмотра болтался на улице. Обиделся на мальчишку, который что-то мне не дал и стал обзывать его: «Жид, жид по верёвочке бежит. Верёвка хлопнула, жида прихлопнула». Он не был евреем, а слово «жид» для нас означало не национальность, а жадность человека. Ко мне подошла женщина. Остановила меня, строго посмотрела на меня и грустно-грустно сказала, скорее попросила: «Не надо так говорить». Была ли она еврейкой, не знаю. Мне стало стыдно, и это слово я перестал употреблять. И, скажу откровенно, мне неприятно было читать это слово в русской классической литературе, например, у Гоголя…

Но в целом в стране бытовой антисемитизм, конечно, процветал. Это особенно заметно по тюремной татуировке и анекдотам. Бывший тюремный надзиратель, по совету отца-фольклориста ставший собирателем зэковской нательной живописи петербуржец Данциг Балдаев показал мне огромное число своих зарисовок, в том числе и антисемитских образцов. Но практически все они были идеологизированы: в сионизме обвиняли… большевиков, КПСС. Видимо, это следствие распространённой в народе (и, мне кажется, поддерживаемой некоторыми советскими слоями) версии, что все наши муки, бедность и ментовская вседозволенность возникли из-за того, что в семнадцатом году революцию сделали евреи, ради «жидовского фуфла – коммунизма». Кстати, по утверждению, «истинных российских арийцев», реформы девяностых годов тоже затеяли «сионисты», чтобы уничтожить русскую нацию. Даже распространяли списки самых злостных из них – политиков, журналистов, писателей. Видимо, для наводки…

Анекдоты про евреев мне нравятся, когда их рассказывают сами евреи. Но никогда не любил анекдотов про евреев, где их показывали, жадными, предателями… Убеждён, что подобные антисемитские анекдоты намеренно распространялись, дабы власти могли списать свои экономические ошибки и поражения в войне на предательство внутренних «врагов». Это так просто, по принципу: «если в кране нет воды…», то причём тут райисполком?

Но думать, что все евреи мечтали сбежать из «советского рая», это преувеличение. Я возвращаюсь к разговору о редакции «МК».

Работал там в моё время великовозрастный сотрудник Роман Карпель. Он тогда уже разменял шестой десяток, а всё ещё рядовой корреспондент, не продвинулся. То ли по карьерной причине, то ли действительно по какому-то внутреннему убеждению, но он вдруг захотел вступить в компартию.

Однако приём интеллигенции был дозирован. Большевики создавали-то свою партию как классовую, пролетарскую. А в эпоху уже победившего социализма кто же не захочет идти в ногу с руководящей силой и в её сплочённых рядах? Разумеется, люди, желавшие сделать карьеру, должны были связать себя с членством в КПСС. На некоторые руководящие должности не коммунистов вообще не утверждали.