Александр Старостин: Спасение челюскинцев

И ледокол двинулся в указанном направлении.

Бабушкин в это время пробивался к основной группе «Италии». Он летал в любую погоду, но его самолет не был приспособлен к дальним перелетам. Приходилось создавать промежуточные топливные базы, а попросту — завозить бочки с бензином на островки для дозаправки.

Приведем рассказ одного из участников спасения, красинца И. М. Иванова:

«…начинаю пробираться по льду к людям. Вот слышим первые радостные слова стоящего на торосе человека: «Красин, русский, карашо!» Человек говорит, радостно улыбается и повторяет эти слова несколько раз… Я поспешил к лежащему. Над ним уже склонились двое матросов, он жал им руки и одному поцеловал ногу. Я нагнулся, он начал целовать меня. Схватил за ногу и что-то говорил по-французски…

— Мальмгрен? — спросил я, показывая на стоящего.

— Нэт, нэт, Цаппи, — сказал тот, — Мальмгрэн нэт.

…Мы поняли, что лежащего зовут Мариано. Меня сразу поразило одеяние лежащего. Он стоял на коленях в небольшом снежном углублении. Коленки были совершенно голые… На ногах у него были только носки, под ним лежал кусок сильно мокрого шерстяного одеяла… Руки были без перчаток, очень худые, костлявые, сильно обветрившиеся. Лицо худое, с болезненным румянцем, он весь оброс рыжей бородой, глаза лихорадочно блестели, все время он что-то говорил».

После выяснилось, что обессиленного Мальмгрена друзья попросту бросили одного, и он погиб.

А вот что рассказал один из основной группы, чешский ученый Франтишек Бегоунек, который был в составе итальянской экспедиции и ждал «Красина»:

«О «Красине» теперь говорили часто, и итальянцы приставали ко мне с расспросами о русских, будут ли они по-прежнему пытаться нас спасти? Ведь ты сам славянин и должен знать русских! На это я с неизменной уверенностью отвечал, что русские будут бороться с трудностями до последней возможности.

— И уж если они к нам не пробьются, то это не удастся никому в мире, — добавил я с глубоким убеждением».

И вот, наконец, появился «Красин». Впоследствии Бегоунек об этом рассказал так:

«Бьяджи (один из итальянцев), который стоял рядом со мной, испускал громкие восторженные возгласы при виде того, как огромный корпус корабля то вздымался, заползая на лед, то опускался, когда лед ломался под его тяжестью; казалось, что ледокол, испытывая сильную килевую качку, идет по морским волнам. Молча я разделял восхищение Бьяджи «Красиным» и радость остальных, дождавшихся избавления.

Вместе с чувством радости я испытывал большое удовлетворение от того, что именно русские спасают от неминуемой гибели большую часть уцелевших при катастрофе «Италии» членов ее экипажа. Я все время твердо верил в помощь русских и не напрасно обнадеживал товарищей. А ведь надменная итальянская военщина (тогда у власти были фашисты), кичившаяся своим сомнительным происхождением от гордых римлян, так ничего и не смогла сделать для спасения своих же соотечественников».

Поиски гидросамолета «Латам» с Амундсеном и тех шестерых человек, которых унесло на облегченном дирижабле, оказались безуспешными: все погибли в море.

Мировая печать, подводя мрачные итоги трагедии, одновременно восторгалась подвигами наших летчиков. Пятнадцать взлетов и пятнадцать посадок на лед совершил Бабушкин.

Один из крупнейших исследователей Арктики профессор В. Ю. Визе сказал, что полеты Бабушкина в техническом отношении — самые выдающиеся в Арктике. Взлет с дрейфующей льдины и возвращение в точку вылета до него считалось не только делом рискованным, но даже и невозможным.

А теперь вы познакомитесь с экспедицией на ледокольном пароходе «Челюскин», одной из героических страниц освоения Севера русскими людьми.

КАПИТАН Владимир Иванович Воронин, человек чуть более сорока лет от роду, рослый и дородный, с загорелым до черноты лицом и светлыми глазами, шагал несколько вразвал — морская походка — через ленинградский грузовой порт мимо бесконечных штабелей леса, ящиков, мешков, бочек топлива. Иногда в просветах между отдельными грузами виднелась сверкающая поверхность залива, тогда слабый ветерок доносил прохладу и запахи водорослей и мазута. Этот запах — моря, свежести и детства — неизменно приводил капитана в легкий трепет, даже если он бывал чем-то серьезно озабочен. На какое-то мгновение он представил Сумской посад — родное поморское село, ветер, срывающий пену с волн, тревожные крики чаек и вот этот сложный запах, первое, пожалуй, с чего он стал помнить себя.